Плывущий за руном по хлябям диких вод
И в землю сеющий драконьи зубы — вскоре
Увидит в бороздах не озими, а всход
Гигантов борющихся... Горе!*
Тут впору рвать на голове пышную шевелюру и нещадно ерошить бороду, что, думается, и делал, стоя 3 февраля 1915 го да (то есть ровно 110 лет назад) на мысу Киик‑Атлама Максимилиан Александрович Волошин, выкрикивая при этом в лицо непокорной стихии только что пришедшее ему четверостишье.
К тому моменту, следует заметить, на противоположной оконечности мыса, в бухте Двуякорной попечением участника обороны Порт‑Артура, адмирала Михаила Владимировича Бубнова шло строительство военно‑морской минной пристрелочной станции и минно‑торпедного завода «Русский Уайтхед», которые впоследствии станут знаменитыми на весь СССР «Гидроприбором» и «Гидроаппаратом» в посёлке Орджоникидзе.
То есть образ борющихся гигантов, по пояс стоящих в кипящей пучине, не казался таким уж и отвлечённым на фоне грохота учебных стрельб и уханья парового молота, а если учесть, что поэт был известным противником насилия и кровопролития, то неистовый вопль его в равной мере доносился как до Коктебеля, так и до Феодосии, между которым мыс Киик‑Атлама и располагался.
Другое дело, достигал ли он чьих‑либо ушей? Вопрос был исключительно в этом...
А вот местные рыбаки всегда недолюбливали данную местность, находя её опасной для мореходства, да и могила неизвестных утопленников на каменистой оконечности мыса, которую называли «вершина Иван‑Баба», была тому свидетельством безмолвным, но о многом при этом говорящим.
Так и стоял над отвесным обрывом Максимилиан Александрович, не смея взглянуть вниз, туда, откуда в бирюзовое море драконьими лапами выступали красно‑коричневые утёсы, таились в тени закатного солнца, скрежетали когтями словно рептилии, ревели прибоем, как и подобает умопомрачительным земноводным.
Стоял на ветру поэт, вглядывался за горизонт и размышлял о том, как в августе 1820 года этих чудовищ со стороны моря вполне мог наблюдать Александр Сергеевич, шедший под парусом в Гурзуф.
Да, тогда, честно говоря, был Пушкин раздосадован и «развалинами Митридатова гроба» в Керчи, и Феодосией (Кафой), которую нашёл невыносимо душной и скучной. Искал ведь пытливым взором в Киммерии нечто загадочное, пугающее, словно бы сошедшее с полотен Юбера Робера или Уильяма Блейка.
И конечно не мог не обратить внимание он на драконов — на их когти, на их зубы, на их хвосты, в конце концов, особенно, когда миновал Киик‑Атламу и вышел на траверз потухшего вулкана Карадаг, где под скалой Золотые Ворота, по преданию, обитал Карадагский змей, который всплывёт в «Медном всаднике, «как тритон, по пояс в воду погружён».
Через три года около наброска XLѴI строфы второй главы «Евгения Онегина» Пушкин по памяти сделает рисунок этой скалы, стоящей в море. Значит, увидел всё‑таки нечто такое, что пронзило его воображение и запало в душу.
А что же в этом случае оставалось делать нашим драконам? Трепетать, мигрировать от мыса Киик‑Атлама к Карадагу и обратно, постоянно возмущая морскую стихию, вспенивая шипучий прибой даже в самую тихую погоду. Причиной же этой вечной неуспокоенности, неизбывной тревоги было то обстоятельство, о котором Александр Сергеевич, разумеется, и слыхом не слыхивал, а Максимилиан Александрович, как местный житель, конечно, знал, что в XI веке на вершине Иван‑Баба находился армянский монастырь, и молитвы его насельников, бесспорно, будоражили морских чудищ, читай демонов глухонемых, о которых в 1917 году Волошин сказал так:
Собою бездны озаряя,
Они не видят ничего,
Они творят, не постигая
Предназначенья своего.
Вот уж точно сказано — «они не видят ничего» эти драконы, кроме самих себя и собственного беснования.
Но это сиквел, а пока февральским днём 1915 года поэт стоит на мысу Киик‑Атлама и слышит, как идёт сев драконьих зубов — в каменистую почву и при дороге, в тернии и на море, кто во что горазд.
Вполне возможно, что на том месте, где 110 лет назад поэт читал своё стихотворение, сейчас стоит заброшенный маяк, на который при наличии доброй воли можно взойти.
Позволит ли это увидеть драконов Киик‑Атлама? Едва ли, ведь в любом случае, не дерзая опустить глаза, будешь вглядываться за горизонт, чтобы опо знать в синей дымке идущий под парусами бриг, на борту которого странствует «плывущий за руном по хлябям диких вод» пассажир, знающий об этих фантастических тварях довольно.
Чего вполне достаточно.
Примечание
*Плывущий за руном по хлябям диких вод... М.А. Волошин. 13 февраля 1915 года.
И в землю сеющий драконьи зубы — вскоре
Увидит в бороздах не озими, а всход
Гигантов борющихся... Горе!*
Тут впору рвать на голове пышную шевелюру и нещадно ерошить бороду, что, думается, и делал, стоя 3 февраля 1915 го да (то есть ровно 110 лет назад) на мысу Киик‑Атлама Максимилиан Александрович Волошин, выкрикивая при этом в лицо непокорной стихии только что пришедшее ему четверостишье.
К тому моменту, следует заметить, на противоположной оконечности мыса, в бухте Двуякорной попечением участника обороны Порт‑Артура, адмирала Михаила Владимировича Бубнова шло строительство военно‑морской минной пристрелочной станции и минно‑торпедного завода «Русский Уайтхед», которые впоследствии станут знаменитыми на весь СССР «Гидроприбором» и «Гидроаппаратом» в посёлке Орджоникидзе.
То есть образ борющихся гигантов, по пояс стоящих в кипящей пучине, не казался таким уж и отвлечённым на фоне грохота учебных стрельб и уханья парового молота, а если учесть, что поэт был известным противником насилия и кровопролития, то неистовый вопль его в равной мере доносился как до Коктебеля, так и до Феодосии, между которым мыс Киик‑Атлама и располагался.
Другое дело, достигал ли он чьих‑либо ушей? Вопрос был исключительно в этом...
А вот местные рыбаки всегда недолюбливали данную местность, находя её опасной для мореходства, да и могила неизвестных утопленников на каменистой оконечности мыса, которую называли «вершина Иван‑Баба», была тому свидетельством безмолвным, но о многом при этом говорящим.
Так и стоял над отвесным обрывом Максимилиан Александрович, не смея взглянуть вниз, туда, откуда в бирюзовое море драконьими лапами выступали красно‑коричневые утёсы, таились в тени закатного солнца, скрежетали когтями словно рептилии, ревели прибоем, как и подобает умопомрачительным земноводным.
Стоял на ветру поэт, вглядывался за горизонт и размышлял о том, как в августе 1820 года этих чудовищ со стороны моря вполне мог наблюдать Александр Сергеевич, шедший под парусом в Гурзуф.
Да, тогда, честно говоря, был Пушкин раздосадован и «развалинами Митридатова гроба» в Керчи, и Феодосией (Кафой), которую нашёл невыносимо душной и скучной. Искал ведь пытливым взором в Киммерии нечто загадочное, пугающее, словно бы сошедшее с полотен Юбера Робера или Уильяма Блейка.
И конечно не мог не обратить внимание он на драконов — на их когти, на их зубы, на их хвосты, в конце концов, особенно, когда миновал Киик‑Атламу и вышел на траверз потухшего вулкана Карадаг, где под скалой Золотые Ворота, по преданию, обитал Карадагский змей, который всплывёт в «Медном всаднике, «как тритон, по пояс в воду погружён».
Через три года около наброска XLѴI строфы второй главы «Евгения Онегина» Пушкин по памяти сделает рисунок этой скалы, стоящей в море. Значит, увидел всё‑таки нечто такое, что пронзило его воображение и запало в душу.
А что же в этом случае оставалось делать нашим драконам? Трепетать, мигрировать от мыса Киик‑Атлама к Карадагу и обратно, постоянно возмущая морскую стихию, вспенивая шипучий прибой даже в самую тихую погоду. Причиной же этой вечной неуспокоенности, неизбывной тревоги было то обстоятельство, о котором Александр Сергеевич, разумеется, и слыхом не слыхивал, а Максимилиан Александрович, как местный житель, конечно, знал, что в XI веке на вершине Иван‑Баба находился армянский монастырь, и молитвы его насельников, бесспорно, будоражили морских чудищ, читай демонов глухонемых, о которых в 1917 году Волошин сказал так:
Собою бездны озаряя,
Они не видят ничего,
Они творят, не постигая
Предназначенья своего.
Вот уж точно сказано — «они не видят ничего» эти драконы, кроме самих себя и собственного беснования.
Но это сиквел, а пока февральским днём 1915 года поэт стоит на мысу Киик‑Атлама и слышит, как идёт сев драконьих зубов — в каменистую почву и при дороге, в тернии и на море, кто во что горазд.
Вполне возможно, что на том месте, где 110 лет назад поэт читал своё стихотворение, сейчас стоит заброшенный маяк, на который при наличии доброй воли можно взойти.
Позволит ли это увидеть драконов Киик‑Атлама? Едва ли, ведь в любом случае, не дерзая опустить глаза, будешь вглядываться за горизонт, чтобы опо знать в синей дымке идущий под парусами бриг, на борту которого странствует «плывущий за руном по хлябям диких вод» пассажир, знающий об этих фантастических тварях довольно.
Чего вполне достаточно.
Примечание
*Плывущий за руном по хлябям диких вод... М.А. Волошин. 13 февраля 1915 года.
Максим Гуреев,
писатель, эксперт Федерального центра гуманитарных практик