B начале необходимо определиться с центральным понятием — что такое религия. Наиболее корректная дефиниция предложена в новом издании «Большой российской энциклопедии» и звучит оно так: «Религия — сфера человеческой жизни, определяемая через такое специфическое отношение человека к трансцендентному, сверхъестественному, "высшим силам", в котором человек сознаёт себя глубоко затронутым этими силами, стоящим в отношении зависимости к ним». При этом следует сразу отметить, что все мы — заложники реалий Нового времени, в котором европейская наука задала чёткий дискурс понимания религии, существенно отличный от прочтения «условно-религиозного» в иных культурах и периодах. Следует отметить три важных аспекта для понимания собственно контекста «прочитывания» религии как таковой.
Результатом событий Реформации и последовавшей Контрреформации стало существенное сближение понятий «религия» и «вера», почти до отождествления. Вера из «экзистенциальной интенции» стала пониматься как «вероучительная идентичность» — причём в противопоставлении иным идентичностям.
Жёсткое разделение между «профанным» и «сакральным» как основа определения линии между «светским» и «религиозным». Примечательно, что в этой ситуации «судьями» стали внеположенные этой дихотомии институции — философия и государство, пропитанные секулярной рациональностью эпохи Просвещения, где религиозное по определению предосудительно или находится под подозрением.
«Свобода совести» как основополагающий принцип концепции прав человека. Частное противопоставляется общественному, религиозное — светскому, приобретая характер опциональности.
Сегодня контекст, в котором существуют религии, существенным образом изменился. Прежде всего, это появление новых «производных» от дихотомии «религиозное — секулярное». Не только секты, но и такие явления, как массовая культура, общество потребления, спорт, индустрия развлечений несут на себе всё больший отпечаток квазирелигиозности. Общепризнаваемое парарелигиозное пространство, вбирающее в себя всех — и верующих, и неверующих, — это торгово-развлекательные центры, «святилища» потребительского сообщества. В своё время Эрих Фромм в работе «Иметь или быть?» метко описал деконструкцию христианского представления о Царстве Небесном — но в ней легко угадывается не только христианский нарратив: «Если бы современному человеку хватило смелости изложить своё представление о Царствии Небесном, то описанная им картина походила бы на самый большой универмаг в мире с выставленными новыми моделями вещей и техническими новинками, и тут же он сам с мешком денег, на которые он мог бы всё это купить. И он бы слонялся, разинув рот, по этому раю образцов последнего слова техники и предметов потребления при одном только условии, что там можно было бы покупать всё новые и новые вещи, да, пожалуй, чтобы его ближние находились в чуть-чуть менее выгодном положении, чем он сам».
Вызов глобализма оказал большее влияние на людей через изменение их образа поведения, чем изменение образа мышления. Человек новейшего времени оказался не просто в супермаркете технических новинок, но в супермаркете идей, концепций, религий, традиций, причём всё это — в равной степени убедительности, достоверности и доступности благодаря цифровой коммуникации. Границы, ранее достаточно жёсткие, со строгой системой распознавания «свой — чужой», оказались простреленными, как решето, новейшими коммуникационными интерфейсами: все религии стали «полупрозрачными» и «полудоступными». Это привело к скачкообразному росту синкретических тенденций, особенно ярко выражающихся сегодня в феномене внеконфессиональной религиозности. Так формируются «постсекулярные гибриды», по выражению Дмитрия Узланера: «Религиозные представления здесь перемешиваются со светскими, религиозные традиции усваивают изобразительные формы друг друга, а древние идеи репрезентируются в формах современной поп-культуры». Исследователи называют это явление «новым политеизмом»: древние идолы никуда не исчезли, а лишь поменяли способ репрезентации.
Исследователь феномена постсекулярности Александр Кырлежев предлагает такое определение: «Постсекулярное — это (новая) неопределённость относительно соотношения религиозное — секулярное». При этом он отмечает, что «парадокс — или, наоборот, логическое следствие — секуляризации заключается в том, что, выделяя некую "новую субстанцию" абсолютно светского, то есть такого светского, которое является светским вне и помимо отношения с религиозным (вещь, ранее немыслимая!), теоретики и практики секуляризации в то же время и тем самым получили и новую субстанцию религии. Появилась, так сказать, чисто религиозная религия, не имеющая обязательного отношения к тому, что не является собственно религиозным».
Следствием этого стал очевидный провал «проекта Просвещения» по созданию арелигиозного человека. Религия не только не перестала быть интересной, но и стала активно перерождаться, выбираясь из старой кожи — при этом сохраняя свой «идентификационный узор», но уже в существенно более гибком и ярком изводе.
В качестве иллюстрации мне хотелось бы привести цитату из дневников протопресвитера Александра Шмемана, которую можно назвать примером сущностного переосмысления самих основ религии: «Начало "ложной религии" — неумение радоваться, вернее — отказ от радости. Между тем, радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней — правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости они легко становятся "демоническими", извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: всё это соблазны, всё это "прелесть". Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви… Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает» (12 октября 1976 года).
Постмодерн «обезвредил квазирелигии модерна, то есть покончил с репрессивной антирелигиозностью секулярных идеологий, одержимых идеей уничтожения религии как соперника в деле всеобъемлющего и в то же время глубинного отношения к основам человеческого существования в этом мире». В то же самое время в пространстве абсолютного культурного и религиозного плюрализма религия оказалась перед совершенно новым вызовом «бытия вне истины» как категории сознания — что породило новейший кризис идентичности религий как таковых.
Современная ситуация прежде всего определяется тем, что мир больше не делится на «религиозное» и «нерелигиозное», «сакральное» и «профанное»: всё проникает друг в друга. Нет ничего сакрального, что не имело бы свой «профанный» извод, — и нет ничего «профанного», что не могло бы быть приобщено «священному». Постмодерн «совершенно спокойно принимает религиозный опыт, религиозные смыслы, религиозные символы, не отдавая им никакого ценностного предпочтения по сравнению с другими опытами, смыслами или символами» — тем самым обесценивая, «обеззараживая», «стерилизуя» любую религиозность. Постсекуляризм постмодерна уже не борется с религией: он и её способен переварить, превратить в себя.
Однако если посмотреть в сердцевину любой религиозной традиции, нетрудно заметить, что её тотальный характер никуда не исчез — в то время как периферия, окружность соприкосновения со всем, что можно описать как нерелигию, стал гораздо более размытым и пластичным. Поэтому сегодня следует говорить не о маргинализации религии по образцу просвещенческо-модерновому, но напротив: «перемороженная» секуляризмом модерна религия не только «оттаяла» в эпоху постмодерна, но и приобрела ранее не бывшее свойство «сверхтекучести»: теперь она способна проникнуть повсюду! При этом религия стала Религией, в многоликом и пёстром дискурсе постмодерна сохраняющая свою Истину, свой набор ценностей, свой чёткий идентификатор — всё сильнее привлекающий «расстроенного деконструкцией» человека в своё пространство, чёткое, ясное, простое и — главное! — не безнадёжное.
«Всякий кризис бытия, — пишет Мирча Элиаде в книге «Священное и мирское», — каждый раз ставит под сомнение как реальность Мира, так и присутствие человека в Мире… В основе Мира лежит опыт познания священного, и даже самая примитивная религия — это прежде всего онтология. <…> Религия — это пример разрешения всякого кризиса бытия <…>, потому, что она <…> имеет истоки в высшем мире и, следовательно, расценивается как откровение, ниспосланное из другого, сверхчеловеческого, мира. Религиозное решение не только способно разрешить кризис, оно делает существование "открытым" к особым ценностям, непреходящим и всеобщим, позволяющим человеку подняться над личными жизненными проблемами и в конечном итоге войти в мир духовного».
В современном обществе важнейшая роль, которую всё отчётливее начинает играть религия, — это интегративная функция сплочения вокруг выходящих далеко за пределы идеологий, культур, наций религиозных трансцендентных смыслов и идентификаторов по образу мышления, поведения, ценностной ориентации. Этнорелигиозная общность оказывается сильнее государства как такового — и в ситуации глобализационных процессов и развития транснациональных структур именно эта общность позволяет сохранить свою цивилизационную автономию. При этом автономия базируется на не «макроцивилизациях» — как у Тойнби или Шпенглера, — а на «микроцивилизациях», в основе которых лежит религиозная общность.
Сегодня необходимо избавляться от доминирования мифологем нового времени, среди которых наиболее разрушительная — мифологема абсолютного превосходства православия в России над всеми другими религиями и конфессиями. Русская цивилизация не может и не должна быть «заквашена» исключительно «православной закваской», потому что, по слову Григория Сковороды, «истина — Господня, не бесовская», и остаётся таковой, чьи бы руки её ни держали. Перед нами стоит сложная задача «пересборки» России как особой цивилизации будущего, в которой новые модели взаимодействия разных религий будут свободны от заражённости наследием как секулярности эпохи модерна, так и усталости от жизни в неопределённости постмодерна.
Опубликовано: Инструментариум. Вып. 7. Такие разные #МЫ. М.: ФЦГП, 2024. С. 42–46.
Результатом событий Реформации и последовавшей Контрреформации стало существенное сближение понятий «религия» и «вера», почти до отождествления. Вера из «экзистенциальной интенции» стала пониматься как «вероучительная идентичность» — причём в противопоставлении иным идентичностям.
Жёсткое разделение между «профанным» и «сакральным» как основа определения линии между «светским» и «религиозным». Примечательно, что в этой ситуации «судьями» стали внеположенные этой дихотомии институции — философия и государство, пропитанные секулярной рациональностью эпохи Просвещения, где религиозное по определению предосудительно или находится под подозрением.
«Свобода совести» как основополагающий принцип концепции прав человека. Частное противопоставляется общественному, религиозное — светскому, приобретая характер опциональности.
Сегодня контекст, в котором существуют религии, существенным образом изменился. Прежде всего, это появление новых «производных» от дихотомии «религиозное — секулярное». Не только секты, но и такие явления, как массовая культура, общество потребления, спорт, индустрия развлечений несут на себе всё больший отпечаток квазирелигиозности. Общепризнаваемое парарелигиозное пространство, вбирающее в себя всех — и верующих, и неверующих, — это торгово-развлекательные центры, «святилища» потребительского сообщества. В своё время Эрих Фромм в работе «Иметь или быть?» метко описал деконструкцию христианского представления о Царстве Небесном — но в ней легко угадывается не только христианский нарратив: «Если бы современному человеку хватило смелости изложить своё представление о Царствии Небесном, то описанная им картина походила бы на самый большой универмаг в мире с выставленными новыми моделями вещей и техническими новинками, и тут же он сам с мешком денег, на которые он мог бы всё это купить. И он бы слонялся, разинув рот, по этому раю образцов последнего слова техники и предметов потребления при одном только условии, что там можно было бы покупать всё новые и новые вещи, да, пожалуй, чтобы его ближние находились в чуть-чуть менее выгодном положении, чем он сам».
Вызов глобализма оказал большее влияние на людей через изменение их образа поведения, чем изменение образа мышления. Человек новейшего времени оказался не просто в супермаркете технических новинок, но в супермаркете идей, концепций, религий, традиций, причём всё это — в равной степени убедительности, достоверности и доступности благодаря цифровой коммуникации. Границы, ранее достаточно жёсткие, со строгой системой распознавания «свой — чужой», оказались простреленными, как решето, новейшими коммуникационными интерфейсами: все религии стали «полупрозрачными» и «полудоступными». Это привело к скачкообразному росту синкретических тенденций, особенно ярко выражающихся сегодня в феномене внеконфессиональной религиозности. Так формируются «постсекулярные гибриды», по выражению Дмитрия Узланера: «Религиозные представления здесь перемешиваются со светскими, религиозные традиции усваивают изобразительные формы друг друга, а древние идеи репрезентируются в формах современной поп-культуры». Исследователи называют это явление «новым политеизмом»: древние идолы никуда не исчезли, а лишь поменяли способ репрезентации.
Исследователь феномена постсекулярности Александр Кырлежев предлагает такое определение: «Постсекулярное — это (новая) неопределённость относительно соотношения религиозное — секулярное». При этом он отмечает, что «парадокс — или, наоборот, логическое следствие — секуляризации заключается в том, что, выделяя некую "новую субстанцию" абсолютно светского, то есть такого светского, которое является светским вне и помимо отношения с религиозным (вещь, ранее немыслимая!), теоретики и практики секуляризации в то же время и тем самым получили и новую субстанцию религии. Появилась, так сказать, чисто религиозная религия, не имеющая обязательного отношения к тому, что не является собственно религиозным».
Следствием этого стал очевидный провал «проекта Просвещения» по созданию арелигиозного человека. Религия не только не перестала быть интересной, но и стала активно перерождаться, выбираясь из старой кожи — при этом сохраняя свой «идентификационный узор», но уже в существенно более гибком и ярком изводе.
В качестве иллюстрации мне хотелось бы привести цитату из дневников протопресвитера Александра Шмемана, которую можно назвать примером сущностного переосмысления самих основ религии: «Начало "ложной религии" — неумение радоваться, вернее — отказ от радости. Между тем, радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней — правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости они легко становятся "демоническими", извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: всё это соблазны, всё это "прелесть". Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви… Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает» (12 октября 1976 года).
Постмодерн «обезвредил квазирелигии модерна, то есть покончил с репрессивной антирелигиозностью секулярных идеологий, одержимых идеей уничтожения религии как соперника в деле всеобъемлющего и в то же время глубинного отношения к основам человеческого существования в этом мире». В то же самое время в пространстве абсолютного культурного и религиозного плюрализма религия оказалась перед совершенно новым вызовом «бытия вне истины» как категории сознания — что породило новейший кризис идентичности религий как таковых.
Современная ситуация прежде всего определяется тем, что мир больше не делится на «религиозное» и «нерелигиозное», «сакральное» и «профанное»: всё проникает друг в друга. Нет ничего сакрального, что не имело бы свой «профанный» извод, — и нет ничего «профанного», что не могло бы быть приобщено «священному». Постмодерн «совершенно спокойно принимает религиозный опыт, религиозные смыслы, религиозные символы, не отдавая им никакого ценностного предпочтения по сравнению с другими опытами, смыслами или символами» — тем самым обесценивая, «обеззараживая», «стерилизуя» любую религиозность. Постсекуляризм постмодерна уже не борется с религией: он и её способен переварить, превратить в себя.
Однако если посмотреть в сердцевину любой религиозной традиции, нетрудно заметить, что её тотальный характер никуда не исчез — в то время как периферия, окружность соприкосновения со всем, что можно описать как нерелигию, стал гораздо более размытым и пластичным. Поэтому сегодня следует говорить не о маргинализации религии по образцу просвещенческо-модерновому, но напротив: «перемороженная» секуляризмом модерна религия не только «оттаяла» в эпоху постмодерна, но и приобрела ранее не бывшее свойство «сверхтекучести»: теперь она способна проникнуть повсюду! При этом религия стала Религией, в многоликом и пёстром дискурсе постмодерна сохраняющая свою Истину, свой набор ценностей, свой чёткий идентификатор — всё сильнее привлекающий «расстроенного деконструкцией» человека в своё пространство, чёткое, ясное, простое и — главное! — не безнадёжное.
«Всякий кризис бытия, — пишет Мирча Элиаде в книге «Священное и мирское», — каждый раз ставит под сомнение как реальность Мира, так и присутствие человека в Мире… В основе Мира лежит опыт познания священного, и даже самая примитивная религия — это прежде всего онтология. <…> Религия — это пример разрешения всякого кризиса бытия <…>, потому, что она <…> имеет истоки в высшем мире и, следовательно, расценивается как откровение, ниспосланное из другого, сверхчеловеческого, мира. Религиозное решение не только способно разрешить кризис, оно делает существование "открытым" к особым ценностям, непреходящим и всеобщим, позволяющим человеку подняться над личными жизненными проблемами и в конечном итоге войти в мир духовного».
В современном обществе важнейшая роль, которую всё отчётливее начинает играть религия, — это интегративная функция сплочения вокруг выходящих далеко за пределы идеологий, культур, наций религиозных трансцендентных смыслов и идентификаторов по образу мышления, поведения, ценностной ориентации. Этнорелигиозная общность оказывается сильнее государства как такового — и в ситуации глобализационных процессов и развития транснациональных структур именно эта общность позволяет сохранить свою цивилизационную автономию. При этом автономия базируется на не «макроцивилизациях» — как у Тойнби или Шпенглера, — а на «микроцивилизациях», в основе которых лежит религиозная общность.
Сегодня необходимо избавляться от доминирования мифологем нового времени, среди которых наиболее разрушительная — мифологема абсолютного превосходства православия в России над всеми другими религиями и конфессиями. Русская цивилизация не может и не должна быть «заквашена» исключительно «православной закваской», потому что, по слову Григория Сковороды, «истина — Господня, не бесовская», и остаётся таковой, чьи бы руки её ни держали. Перед нами стоит сложная задача «пересборки» России как особой цивилизации будущего, в которой новые модели взаимодействия разных религий будут свободны от заражённости наследием как секулярности эпохи модерна, так и усталости от жизни в неопределённости постмодерна.
Опубликовано: Инструментариум. Вып. 7. Такие разные #МЫ. М.: ФЦГП, 2024. С. 42–46.