…Когда привозили в Москву Пояс Пресвятой Богородицы, народ хлынул в Храм Христа Спасителя, чтобы приложиться к этой великой святыне. В считанные часы очередь стала просто фантастической по размерам. Никуда не денешься, надо стоять. А на улице — мороз, временами, конечно, пробивается зимнее солнышко — но не особо-то и греет. А стоять ещё долго! Очередь, хоть и медленно, но всё же движется. Делать нечего, надо стоять. Оглядываюсь вокруг. В основном — женщины, разного возраста, не сильно молодые, но и пожилых единицы. Детей почти нет. Классических православных — тоже. Иногда, конечно, кто-то крестится — но вид у большинства вполне светский. Лица достаточно хмурые, обычные, русские — хотя то там, то здесь видишь другие национальности. Холодно. Ловлю себя на мысли: и зачем всё это мне надо? Мало ли какие святыни в мире есть? Нет, ну, конечно же, пояс Самой Пречистой Девы из афонского монастыря — это нечто особенное… Но всё равно холодно. Ладно, попрыгаем, потопаем — немного согрелись. Проходит час. Наша очередь продвинулась существенно — но при взгляде, что ожидает впереди... — нет, туда лучше не смотреть. Становится скучно. Молиться уже не хочется — ну невозможно же постоянно молиться, в конце концов! Былое рвение у соседей тоже как-то резко упало: молитвословы позакрывали, маются. Глаза начинают рыскать по сторонам в поисках какого-то хотя бы человеческого тепла. Хочется разговора.
«Да, ну и погодка», — забрасываю удочку рядом стоящей женщине лет 50 — но всё ещё активно молодящейся. Она улыбается уголками губ: «Не говорите. Достоим ли?» Включаюсь в завязывающийся разговор: «Даст Бог сил, достоим. Не мы первые». Повисает неловкая пауза. Неожиданно соседка говорит: «Эх, если бы не Ванька — ни за что бы на эту аферу не согласилась!» Приподнимаю брови в ожидании продолжения. «Да сын у меня непутёвый. Женился, развёлся, снова женился — детей нет, всё не слава Богу. Хоть и повенчались — думали, может это сработает. Пока всё — вхолостую». Через минуту оборачивается к нам другая женщина. «И я тоже — из-за ребёнка. У внучки опухоль обнаружили, говорят, непредсказуемо: или пройдёт, или на всю жизнь останется инвалидом. А ей-то всего годик. Жить да жить — и тут, на тебе!» Окружающие сочувственно молчат. Очень холодно. Ноги начинают неметь. Заканчивается второй час ожидания. Мы уже почти в середине. Ну и дурацкая ситуация: жутко хочется уйти — сил нет мёрзнуть дальше. А посмотришь вокруг — все так же маются, но терпят, не уходят. Видать, мотивация куда посильнее, ради ближних страдают. Что?! Кто сказал — чайку? Ну надо же — кто-то принёс в очередь термос горячего сладкого чая. Пара глотков — и настроение резко улучшается. Ничего, продержимся. Осталось-то всего ничего: ещё пара часов. Уже объединённые общей кружкой, завязываем неспешную беседу. Каждый — о своей боли, о проблеме, о надежде. Просто так никто не стоит. За каждой фигурой — своя драма, своя история.
Заканчивается третий час. Мы уже знаем друг друга по именам, кто-то успел обменяться телефонами. Но у всех на лицах — праздничное настроение. Ещё совсем чуть-чуть, меньше часа — и мы у заветной цели. На душе — мир. Какие же вокруг нас прекрасные люди! Правда, скрывают свои сокровища под завесой мрачности и хмурости. И вдруг я чётко осознаю: за эти три часа на морозе мы стали единством. Мы — родные. И — уже утешенные. Хоть разворачивайся и уходи.
Эта история была рассказана мне очевидцем — причём профессиональным журналистом, выполнившим очень важное задание крупного «мажорного» издания, которое никак не могло взять в толк, что же это за такой — как бы помягче выразиться? — странный народ, который на холоде стоит часами непонятно зачем? И журналист решил честно простоять вместе с другими людьми, внимательно наблюдая. Открытие ошеломило его самого: оказалось, примерно после трёх часов стояния на морозе между людьми формируется общность. Эту гипотезу он проверил несколько раз — имея «полный допуск» со своим пропуском в любой сегмент очереди.
Если попробовать проанализировать эту историю, на поверхность всплывает несколько очень значимых факторов. Первое: для формирования общности должен быть Другой, не-Я, значимый для жизни объект, который «прописался» в сердце — хоть занозой, хоть лучиком света — значения не имеет. Об этого Другого постоянно ударяясь, сталкиваясь с его инаковостью, высекаются искры любви. Подходим к второму фактору: если этих искр становится достаточно много и они идут из разных источников — скорее всего, что-то да и загорится, то есть перейдёт из фазы потенции в актуальность, из дремлющего состояния в действующее. В примере с очередью к поясу Богородицы — это та самая душевная теплота и солидарность, благодаря которой оставшиеся часы стояния в очереди уже переставали быть пугающими и раздражающими. Этот «огонь общности» — подобно физическому огню — раскрывает, выворачивает наизнанку, не позволяя снова свернуться, скукожиться в свою автономную микровселенную: тот, кто избрал этот путь, мгновенно выпадает из костра и неизбежно остывает.
Третий фактор — вера как особое позиционирование личности по отношению к тому, над чем он не может иметь власти, что не может быть присвоено, «ухвачено». Вера не как доверие или верность или даже вверенность — а именно как глубинное экзистирование личности за пределы себя самой, открытость — или хотя бы приоткрытость — к Небу, большему, чем ты сам.
Катехизис Католической Церкви так описывает роль веры в формировании общности и обратно: «Вера есть личный акт, свободный ответ человека на инициативу открывающего Себя Бога. Но вера не есть изолированный акт. Никто не может веровать в одиночку, как никто не может жить в одиночку. Никто не дал веру сам себе, как никто не дал жизнь сам себе. Верующий получил веру от других и должен передать её другим. Наша любовь к Иису-
су и людям призывает нас говорить другим о своей вере. Каждый верующий — словно звено в великой цепи верующих. Я не могу верить без поддержки от веры других, а своею верой я помогаю поддерживать их веру».
Отметим, что было бы слишком опрометчиво считать, что эта общность в вере — продукт исключительно христианской цивилизации. Как свидетельствует этнография, в так называемых живых ископаемых — неписьменных племенах — нередко можно встретить феномены общности, обусловленной древнейшими традициями без ярко выраженной религиозной окраски. В Намибии существует племя «химбу», где особое значение придаётся дате рождения ребёнка. Для них важны не только время появления младенца на свет или дата зачатия, но и момент, когда у матери возникла мысль о появлении ребенка. Женщина, желающая стать матерью, уединяется под деревом и слушает тишину, пока не услышит песню ребёнка, желающего родиться. После этого она передаёт эту песню будущему отцу ребёнка. Когда они готовы зачать ребёнка, они вместе поют эту песню, призывая его к себе.
Вся деревня поддерживает женщину, уча песне повитух и старших женщин. При рождении младенца все окружающие приветствуют его песней. В процессе взросления ребёнка другие жители также учатся его песне. Когда подросток совершает что-то доброе или проходит инициацию, ему снова поют его песню для утешения. Совершив что-то доброе или проходя инициацию, подростку снова поют песню в знак уважения. Песня становится своего рода «личным гимном личности» — к которой, как к личной своей святыне, человек снова и снова возвращается. Можно также сказать, что песня здесь тождественна «табуированному имени», отражающему самую сущность личности — через песню имя не называется, но обозначается. Здесь песня выступает как «символ тайного имени», которое представляет собой нечто предельно близкое к абсолютному совершенству.
Племя верит, что недобрые поступки исправляются не наказанием, а любовью и уважением. По песне можно распознать себя и свою сущность, что помогает избегать недолжного поведения, причиняющего боль другим или разрушающего саму личность. Песни поются супругами совместно и становятся их связующим звеном на протяжении жизни. В преддверии перехода в мир иной племя снова собирается вокруг умирающего и поёт его песню — которая становится не только утешением для покидающего этот мир и его близких, но и своего рода свидетельством о сохранении преемственности поколений.
Общность — это прежде всего сплочённость, «сбитость» людей друг с другом, при которой их «масса» в условном объёме становится крайне большой. Несбитое, несплочённое общество несубъектно; оно неизбежно будет раздираемо изнутри различными противотоками. Плотность, сплочённость, густота, тесность, крепкость — всё это синонимичные понятия, раскрывающие в этом облаке смыслов очень важную идею: должно присутствовать определённое внешнее, «давящее», воздействие, благодаря которому и запускается процесс «сплочения» или «сплачивания», как соединяются брёвна в единый плот. Но отсюда же и «плотина» — способная удержать мощнейший напор воды.
С «плотным», сплочённым обществом невозможно не считаться. Оно — не только «плотина», но и «оплот». Его антипод — «жиденькое» общество, в котором главная сила — земного тяготения, нацеленная лишь на то, чтобы комфортно заполнить собой подвернувшийся сосуд, который в принципе может быть любым. Как говорит мудрая народная поговорка, «вода дырочку найдёт»: но как оно «вливается», так и «выливается» обратно.
Если развить аналогию, то потребуется небольшое погружение в физику: чем отличается структура жидкого тела от твёрдого? Ответ очень простой: в твёрдом теле атомы или молекулы расположены в упорядоченной решетке, что обеспечивает твердость и жёсткость материала. В жидкости атомы или молекулы находятся в более хаотичном состоянии и не имеют фиксированной упорядоченной структуры. В жидкости молекулы свободно двигаются друг относительно друга, обеспечивая текучесть и способность жидкости принимать форму сосуда. В твёрдом теле атомы или молекулы остаются на относительно постоянном месте и могут совершать только ограниченные колебания вокруг равновесного положения. Другими словами, чем разобщённее, «атомизированнее», общество, тем оно «жиже». Чем меньше «точек кристаллизации», смысловых и ценностных центров — тем хаотичнее и отчуждённее поведение каждой единицы этого общества. Значит, сплочённость и сплачиваемость напрямую зависит от принятия или отказа определённых ценностно-смысловых структур — верность которым только и может обеспечить общность ранее хаотизированным элементам.
«Жиденькие» сообщества — это сообщества практически «несплачиваемые», поскольку вода, если продолжить аналогию, — несжимаемая жидкость. Сколько ни пытайся «сплотить», «сбить» воедино воду, она плотнее от этого не станет.
...Не представляют ли собой многие нынешние технологии консолидации общества именно усердное хлопанье по воде, производящее много шума, брызг и в целом более чем эффектное зрелище, но результатом которого всегда остаётся одна и та же неподвижная, неизменная водица?
И неужели всё-таки прав был Константин Леонтьев, когда писал, что Россию нужно подморозить?…
Опубликовано: Инструментариум. Вып. 7. Такие разные #МЫ. М.: ФЦГП, 2024. С. 8-10.