В ожидании своего чебурека — «чибирека», как их тут называют — я исподтишка разглядывал посетителей. Их было немного: студенческая парочка у окна, задумчивый мужик с загорелыми голыми плечами, водитель, демонстративно выложивший на стол перед собой ключи от иномарки со сверкающими брелоками.
Хозяин заведения, могучий немногословный татарин, повернувшись к нам спиной, колдовал над скворчавшей ёмкостью, в муках рождавшей золотой чебурек. Сногсшибательные запахи и долетавшие к нам снаружи гудки машин, бодавшихся друг с другом за право выезда со стоянки, дополняли картину блаженного крымского полдня.
Вдруг сверкнуло, лязгнуло, на мгновение вспыхнуло покрытое разводами стекло прилавка. От неожиданности я зажмурился, опустил глаза, поднял их опять — как раз вовремя, чтобы разглядеть протиснувшегося с улицы в дверь кафе «Минутка» нового посетителя. Что-то в нём вызывало беспокойство, словно элементы его облика не складывались в цельный образ, казались неудачной маскировкой. На ногах у пришедшего были разношенные кроссовки, возможно, с чужой ноги. Одет он был в выцветшие шорты, подпоясанные верёвкой, и яркую, слово только что купленную майку с условным изображением какой-то горы и надписью #КРЫМНАШ. Лицо его было как будто навечно загоревшим, тёмным, глаза — голубыми, а на щеках, под выгоревшей на солнце щетиной, можно было различить странные охристые узоры. Нестриженые волосы прикрывала защитного цвета кепка с козырьком, какие в моей юности носили здесь многочисленные хипповствующие юнцы.
Я спохватился и отвёл глаза, чтобы моё разглядывание не показалось слишком уж вызывающим. Но посетитель смотрел не на меня, а на хозяина. Тот тоже молча глядел в глаза пришедшему. Пауза явно затягивалась.
Медленно, грузно татарин стал поворачиваться вокруг своей оси (мне казалось, что сейчас я услышу звук вращающегося жёрнова, но тишина осталась ненарушенной). Хозяин вновь повернулся к нам и выложил на прилавок большую, ещё тёплую татарскую лепёшку. Гость сделал шаг, другой, с достоинством взял хлеб, кивнул хозяину, а затем без единого слова вышел на солнцепёк; дверь за ним со вздохом закрылась.
Стоило ему уйти, всё пришло в движение: парочка рассмеялась чему-то своему, сблизила лица над столиком и поцеловалась; одинокий мужик поднёс к губам пакет и что-то отхлебнул из спрятанной в нём ёмкости, а владелец иномарки собрал свои звякнувшие автомобильные амулеты и с безразличным видом поплёлся вон.
— Давайте я заплачу за лепёшку, — зачем-то предложил я хозяину.
Тот отрицательно мотнул головой и поджал губы. Я немного подо ждал, не скажет ли он чего в качестве объяснения.
— Я его подкармливаю, — неохотно проговорил татарин, машинально протирая тряпкой прилавок, от чего тот сделался ещё грязнее.
— А кто он такой?
— Тавр, — буркнул хозяин и отвернулся, наглядно демонстрируя, что разговор окончен.
Я, конечно, слышал о таврах — легендарных обитателях Тавриды, Крымского полуострова, — но, по моим сведениям, последний представитель этого древнего этноса давно переселился в мир иной. Тем не менее утверждение хозяина, при всей его нелепости, почему-то полностью объясняло то чувство несоответствия вида и содержания, которое оставлял загорелый посетитель.
В следующий раз я увидел тавра в тот же день, под вечер, на раскалённом склоне крепостного холма. Он стремительно огибал крепость, шагая широко и уверенно и глядя поверх зданий и палаток на сверкающее море. Длинная тень, которую он отбрасывал, прыгала по колючкам, сжималась и вытягивалась. Прямо над ним, не обгоняя, не отставая, летела чёрная птица, похожая на ворона. У невидимой пристани, отчаливая, человеческим голосом закричал теплоход.
Вместо того чтобы идти купаться (как собирался), я почему-то, ускоряя шаг, бросился его догонять. О чём бы я спросил тавра, если бы догнал? О том, откуда пришёл на полуостров этот загадочный народ и почему позже растворился среди других народов, населявших Крым? Или о том, как складывалось их общение с греками, готами, персами, аланами?
Но шансов догнать легконогого тавра у меня было немного. Я только запыхался, сбил дыхание и остановился, опираясь руками о колени. Отдышавшись, я уже не спеша продолжил зачем-то идти по склону крепостной горы, щурясь на покрасневшее закатное солнце. Скворчали цикады, орало свои глупости курортное радио, столпившись у своих автобусов, гомонили туристы.
Когда я обогнул холм, мне разом открылся весь его обращённый к морю обрывистый склон. Никого не было на его колючем боку, только чёрная птица, взлетая, отчётливо произнесла непонятное слово «Хуг-гу!..» Она быстро набрала высоту и пропала в ослепительном блеске огромного солнечного диска.
Там, откуда она взлетела, я разглядел зияющее в травянистом ковре тёмное отверстие. Мне понадобилось минут пятнадцать, чтобы до него добраться; я оцарапал голые ноги, и во все переплетения моих сандалий вцепились десятки зазубренных жёлтых колючек. Отверстие оказалось прямоугольным утонувшим в каменистой почве входом в странное сооружение из камней. Два огромных камня стояли вертикально, как опорные стенки; третий, самый массивный, лежал на первых двух плашмя, образуя нечто похожее на въезд в подземный гараж. Я уже видел подобное в Стоунхендже, в Англии; здесь, как и там, у меня сжалась диафрагма и пересохло во рту. Я наклонился, прикидывая, смог ли бы я при желании протиснуться внутрь. Может, и смог бы; вот только холодный сквознячок, веявший из тёмного нутра горы, отбивал всякое желание становиться непрошенным гостем подземного мира.
Что-то обманчиво зеленело в глубине отверстия, там, куда ещё достигал слабеющий закатный свет. Стиснув зубы, я просунул руку в направлении зелёного лоскута — и вытащил на поверхность хипповскую кепку с козырьком, которую видел днём на голове тавра. Но теперь, разглядывая её вблизи, я смог установить, что, во-первых, её неплохо было бы постирать, а во-вторых, что в складке ткани повыше козырька пряталась чудесной работы бронзовая пряжка в виде головы быка. Бычьи глаза — две чёрных дырочки — не мигая смотрели на меня из глубины тысячелетий. Медленно, осторожно, почтительно я согнулся и устроил кепку в пасти подземного хода там же, откуда взял.
А потом, не оглядываясь, заторопился по склону вниз, в сторону набережной, с её ресторанами, надувными плавучими игрушками, толстыми подвыпившими отдыхающими, визгливыми детьми и сытыми курортными собаками. И думал я вот о чём: ну до чего нелепо задаваться вопросом, чей Крым. Список претендентов окажется впечатляющим. Гораздо проще назвать тех, кто уж точно не имеет никаких прав и причин претендовать на этот заколдованный полуостров.
Иллюстрации автора.
Хозяин заведения, могучий немногословный татарин, повернувшись к нам спиной, колдовал над скворчавшей ёмкостью, в муках рождавшей золотой чебурек. Сногсшибательные запахи и долетавшие к нам снаружи гудки машин, бодавшихся друг с другом за право выезда со стоянки, дополняли картину блаженного крымского полдня.
Вдруг сверкнуло, лязгнуло, на мгновение вспыхнуло покрытое разводами стекло прилавка. От неожиданности я зажмурился, опустил глаза, поднял их опять — как раз вовремя, чтобы разглядеть протиснувшегося с улицы в дверь кафе «Минутка» нового посетителя. Что-то в нём вызывало беспокойство, словно элементы его облика не складывались в цельный образ, казались неудачной маскировкой. На ногах у пришедшего были разношенные кроссовки, возможно, с чужой ноги. Одет он был в выцветшие шорты, подпоясанные верёвкой, и яркую, слово только что купленную майку с условным изображением какой-то горы и надписью #КРЫМНАШ. Лицо его было как будто навечно загоревшим, тёмным, глаза — голубыми, а на щеках, под выгоревшей на солнце щетиной, можно было различить странные охристые узоры. Нестриженые волосы прикрывала защитного цвета кепка с козырьком, какие в моей юности носили здесь многочисленные хипповствующие юнцы.
Я спохватился и отвёл глаза, чтобы моё разглядывание не показалось слишком уж вызывающим. Но посетитель смотрел не на меня, а на хозяина. Тот тоже молча глядел в глаза пришедшему. Пауза явно затягивалась.
Медленно, грузно татарин стал поворачиваться вокруг своей оси (мне казалось, что сейчас я услышу звук вращающегося жёрнова, но тишина осталась ненарушенной). Хозяин вновь повернулся к нам и выложил на прилавок большую, ещё тёплую татарскую лепёшку. Гость сделал шаг, другой, с достоинством взял хлеб, кивнул хозяину, а затем без единого слова вышел на солнцепёк; дверь за ним со вздохом закрылась.
Стоило ему уйти, всё пришло в движение: парочка рассмеялась чему-то своему, сблизила лица над столиком и поцеловалась; одинокий мужик поднёс к губам пакет и что-то отхлебнул из спрятанной в нём ёмкости, а владелец иномарки собрал свои звякнувшие автомобильные амулеты и с безразличным видом поплёлся вон.
— Давайте я заплачу за лепёшку, — зачем-то предложил я хозяину.
Тот отрицательно мотнул головой и поджал губы. Я немного подо ждал, не скажет ли он чего в качестве объяснения.
— Я его подкармливаю, — неохотно проговорил татарин, машинально протирая тряпкой прилавок, от чего тот сделался ещё грязнее.
— А кто он такой?
— Тавр, — буркнул хозяин и отвернулся, наглядно демонстрируя, что разговор окончен.
Я, конечно, слышал о таврах — легендарных обитателях Тавриды, Крымского полуострова, — но, по моим сведениям, последний представитель этого древнего этноса давно переселился в мир иной. Тем не менее утверждение хозяина, при всей его нелепости, почему-то полностью объясняло то чувство несоответствия вида и содержания, которое оставлял загорелый посетитель.
В следующий раз я увидел тавра в тот же день, под вечер, на раскалённом склоне крепостного холма. Он стремительно огибал крепость, шагая широко и уверенно и глядя поверх зданий и палаток на сверкающее море. Длинная тень, которую он отбрасывал, прыгала по колючкам, сжималась и вытягивалась. Прямо над ним, не обгоняя, не отставая, летела чёрная птица, похожая на ворона. У невидимой пристани, отчаливая, человеческим голосом закричал теплоход.
Вместо того чтобы идти купаться (как собирался), я почему-то, ускоряя шаг, бросился его догонять. О чём бы я спросил тавра, если бы догнал? О том, откуда пришёл на полуостров этот загадочный народ и почему позже растворился среди других народов, населявших Крым? Или о том, как складывалось их общение с греками, готами, персами, аланами?
Но шансов догнать легконогого тавра у меня было немного. Я только запыхался, сбил дыхание и остановился, опираясь руками о колени. Отдышавшись, я уже не спеша продолжил зачем-то идти по склону крепостной горы, щурясь на покрасневшее закатное солнце. Скворчали цикады, орало свои глупости курортное радио, столпившись у своих автобусов, гомонили туристы.
Когда я обогнул холм, мне разом открылся весь его обращённый к морю обрывистый склон. Никого не было на его колючем боку, только чёрная птица, взлетая, отчётливо произнесла непонятное слово «Хуг-гу!..» Она быстро набрала высоту и пропала в ослепительном блеске огромного солнечного диска.
Там, откуда она взлетела, я разглядел зияющее в травянистом ковре тёмное отверстие. Мне понадобилось минут пятнадцать, чтобы до него добраться; я оцарапал голые ноги, и во все переплетения моих сандалий вцепились десятки зазубренных жёлтых колючек. Отверстие оказалось прямоугольным утонувшим в каменистой почве входом в странное сооружение из камней. Два огромных камня стояли вертикально, как опорные стенки; третий, самый массивный, лежал на первых двух плашмя, образуя нечто похожее на въезд в подземный гараж. Я уже видел подобное в Стоунхендже, в Англии; здесь, как и там, у меня сжалась диафрагма и пересохло во рту. Я наклонился, прикидывая, смог ли бы я при желании протиснуться внутрь. Может, и смог бы; вот только холодный сквознячок, веявший из тёмного нутра горы, отбивал всякое желание становиться непрошенным гостем подземного мира.
Что-то обманчиво зеленело в глубине отверстия, там, куда ещё достигал слабеющий закатный свет. Стиснув зубы, я просунул руку в направлении зелёного лоскута — и вытащил на поверхность хипповскую кепку с козырьком, которую видел днём на голове тавра. Но теперь, разглядывая её вблизи, я смог установить, что, во-первых, её неплохо было бы постирать, а во-вторых, что в складке ткани повыше козырька пряталась чудесной работы бронзовая пряжка в виде головы быка. Бычьи глаза — две чёрных дырочки — не мигая смотрели на меня из глубины тысячелетий. Медленно, осторожно, почтительно я согнулся и устроил кепку в пасти подземного хода там же, откуда взял.
А потом, не оглядываясь, заторопился по склону вниз, в сторону набережной, с её ресторанами, надувными плавучими игрушками, толстыми подвыпившими отдыхающими, визгливыми детьми и сытыми курортными собаками. И думал я вот о чём: ну до чего нелепо задаваться вопросом, чей Крым. Список претендентов окажется впечатляющим. Гораздо проще назвать тех, кто уж точно не имеет никаких прав и причин претендовать на этот заколдованный полуостров.
Иллюстрации автора.
