Рецепт почти так же архаичен, как сам человек: глина, вода и огонь рождают бессмертный черепок, способный пережить всё и всех. Потом по этим черепкам учёные датируют периоды истории, отслеживают, как общались и торговали народы, где пролегали караванные пути, как возвышались и гибли города и цивилизации.
Глиняный сосуд податлив и хрупок; но пройдя через огонь, он становится твёрдым, как камень, и водостойким. На нём расцветают невидимые до обжига краски — следы солей металла, прозрачные глазури, припечённые адским жаром следы копоти и огня. Он просится в руки, кормит и поит человека, иногда даже хранит его прах.
Я родился и рос вблизи этой магии: мои бабушка и мама были жрецами и творцами керамических чудес. Я с младенчества видел, как под пальцами матери распускаются на гончарном круге глиняные цветы; как рождается чашка; как, подобно цапле, тянет вверх длинное горло кувшин. В моём детском словаре поселились волшебные слова: шамот,\1 ангоб,\2 муфель,\3 кракле.\4 И всё это относилось к керамике — повседневному волшебству, которое меня учили понимать и почитать.
В отрочестве на меня огромное впечатление произвёл манифест питерских керамистов во главе с художником Михаилом Андреевичем Копылковым (1946–2023): «Керамика — это не только посуда!» Год за годом они доказывали этот тезис, выставляя на однодневном вернисаже поразительные новые работы — психологические и декоративные портреты, политические и сатирические композиции, доведённые до академического лаконизма античные торсы, философскую скульптуру на темы жизни, любви и смерти.
А мама увлеклась анималистикой: постепенно её кувшины и вазы стали перерождаться во львов, слонов, верблюдов и бесконечных птиц — страусов, чаек, павлинов. У меня перед глазами встаёт киношный «крупный план»: мамины пальцы привычным хирургически точным движением превращают бесформенную шамотную массу в изогнутый птичий клюв.
Но и посуда никуда не ушла из её творчества: огромные чайники для великанского чаепития, неповторимые чашки, каждая из которых обладала почти человеческой индивидуальностью (из одной такой я до сих пор пью, словно из маминых рук); тарелки и миски, населённые знакомыми мне персонажами… Попробовав сам, я узнал, что на выпуклой или вогнутой поверхности нельзя рисовать так же, как на плоском листе бумаги: объём требует особого навыка, иного движения кисти, и бабушка, стоя за моим плечом, приговаривала, как заклинала: ##«По форме, по форме…»#
Казалось, этому не будет конца, ведь магия дарит бессмертие — но, увы, не мастеру, а его творениям… Керамика пережила своих создательниц. Мама ушла вслед за бабушкой в новую, небесную, мастерскую — а их работы теперь стоят на моих полках, выглядывают одна у другой из-за плеча, говорят со мной на разные голоса, и я различаю на их шершавых боках отпечатки родных рук.
Керамика — это не только посуда. Это высокое искусство, область творческого освоения человеком материи мира. Когда художник берёт в руку комок глины, он доказывает тем самым, что он по своему предназначению — творец новых сущностей. Сам созданный некогда из глины, из земного праха, он способен в ненадёжной житейской реальности обретать дерзкое, глубоко индивидуальное, обожжённое огнём физическое и метафизическое бессмертие.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Шамот — особый вид глины. — Здесь и далее — прим. авт..
2. Ангоб — цветная глина, которую используют для нанесения на необожжённый черепок рисунка.
3. Муфель — высокотемпературная печь для обжига керамики.
4. Кракле — микротрещины на поверхности глазури.
Глиняный сосуд податлив и хрупок; но пройдя через огонь, он становится твёрдым, как камень, и водостойким. На нём расцветают невидимые до обжига краски — следы солей металла, прозрачные глазури, припечённые адским жаром следы копоти и огня. Он просится в руки, кормит и поит человека, иногда даже хранит его прах.
Я родился и рос вблизи этой магии: мои бабушка и мама были жрецами и творцами керамических чудес. Я с младенчества видел, как под пальцами матери распускаются на гончарном круге глиняные цветы; как рождается чашка; как, подобно цапле, тянет вверх длинное горло кувшин. В моём детском словаре поселились волшебные слова: шамот,\1 ангоб,\2 муфель,\3 кракле.\4 И всё это относилось к керамике — повседневному волшебству, которое меня учили понимать и почитать.
В отрочестве на меня огромное впечатление произвёл манифест питерских керамистов во главе с художником Михаилом Андреевичем Копылковым (1946–2023): «Керамика — это не только посуда!» Год за годом они доказывали этот тезис, выставляя на однодневном вернисаже поразительные новые работы — психологические и декоративные портреты, политические и сатирические композиции, доведённые до академического лаконизма античные торсы, философскую скульптуру на темы жизни, любви и смерти.
А мама увлеклась анималистикой: постепенно её кувшины и вазы стали перерождаться во львов, слонов, верблюдов и бесконечных птиц — страусов, чаек, павлинов. У меня перед глазами встаёт киношный «крупный план»: мамины пальцы привычным хирургически точным движением превращают бесформенную шамотную массу в изогнутый птичий клюв.
Но и посуда никуда не ушла из её творчества: огромные чайники для великанского чаепития, неповторимые чашки, каждая из которых обладала почти человеческой индивидуальностью (из одной такой я до сих пор пью, словно из маминых рук); тарелки и миски, населённые знакомыми мне персонажами… Попробовав сам, я узнал, что на выпуклой или вогнутой поверхности нельзя рисовать так же, как на плоском листе бумаги: объём требует особого навыка, иного движения кисти, и бабушка, стоя за моим плечом, приговаривала, как заклинала: ##«По форме, по форме…»#
Казалось, этому не будет конца, ведь магия дарит бессмертие — но, увы, не мастеру, а его творениям… Керамика пережила своих создательниц. Мама ушла вслед за бабушкой в новую, небесную, мастерскую — а их работы теперь стоят на моих полках, выглядывают одна у другой из-за плеча, говорят со мной на разные голоса, и я различаю на их шершавых боках отпечатки родных рук.
Керамика — это не только посуда. Это высокое искусство, область творческого освоения человеком материи мира. Когда художник берёт в руку комок глины, он доказывает тем самым, что он по своему предназначению — творец новых сущностей. Сам созданный некогда из глины, из земного праха, он способен в ненадёжной житейской реальности обретать дерзкое, глубоко индивидуальное, обожжённое огнём физическое и метафизическое бессмертие.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Шамот — особый вид глины. — Здесь и далее — прим. авт..
2. Ангоб — цветная глина, которую используют для нанесения на необожжённый черепок рисунка.
3. Муфель — высокотемпературная печь для обжига керамики.
4. Кракле — микротрещины на поверхности глазури.
Алексей Пищулин,
режиссёр-документалист, директор Федерального центра гуманитарных практик