Ещё Ф.М. Достоевский говорил о «всемирной отзывчивости» русского человека. Это свойство национального характера является даром Божьим: именно оно позволило русским стать собирателями полиэтничного мира, вобрать в себя традиции, культуру и духовное наследие многих народов. Но оно же таит в себе угрозу: русский человек как никто увлекается подражанием чужеродному, искренне восхищается им и даже перед ним смиряется, считая себя хуже, бесталаннее иностранца. На подобную странную ущербность неоднократно указывали наши великие сердцеведы — А.С. Грибоедов, А.С. Пушкин, тот же Ф.М. Достоевский.
В эпоху острого геополитического противостояния с Польшей (XVII и XVIII века) русский двор с удовольствием говорил по-польски, носил польское платье, заискивал перед ничтожными представителями польской знати. В XIX веке угроза войны с Наполеоном, а затем и сама война, названная Отечественной, не мешала высшему обществу объясняться исключительно по-французски, читать (и переводить) французские романы и стихи, а дамам — ориентироваться в одежде исключительно на парижские образцы… Сам Пушкин перелагает на русский вирши Андре Шенье — настоящий литературный курьёз, когда гений нанимается в толмачи к стихотворцу куда более скромного дарования.
В годы перед Второй мировой войной советские школьники массово изучают именно немецкий (не только же ради будущей работы в подполье!), а Михаил Тухачевский едет в Германию перенимать военный опыт и, вернувшись, инициирует армейские реформы по образцу немецких.
Эти примеры можно бесконечно множить; но, конечно, ничто не сравнится с оголтелой интервенцией в наш язык и сознание англицизмов и американизмов, разразившейся во второй половине ХХ века и продолжающейся по сей день. Начиналась эта эпидемия ещё в 1960-е годы, когда молодёжь стремилась говорить и петь исключительно и непременно по-английски и даже добровольно отказывалась от данных родителями имён ради Боба, Сэма и Майка. Американский джаз, голливудское кино, кока-кола, джинсы, сигареты «Кэмел» — вот сияющие реликвии новой веры, от которых невозможно было оторваться.
Не будем слишком строги к людям, уставшим от серости, бесцветности, однообразия, скудости быта… Они мечтали о празднике, они хотели воссоединиться с человечеством, от которого были отгорожены железным занавесом, — и делали это, как умели.
Перенесёмся в наши дни, когда огромное количество наших граждан уже побывало за границей, избавилось от некоторых иллюзий и, более того, осознало ту угрозу, которую несёт русскому миру англосаксонская теория превосходства, лицемерие, надменность и бессердечие коллективного Запада. Но «креативный класс», сам себя провозгласивший венцом творения, национальной элитой, продолжает говорить и думать по-английски и практически не способен высказать самой простой мысли, не использовав того или другого англицизма. Они живут по таймлайну, стоически переносят факапы, подписывают сэттлменты и стейтменты, их кошмарят дэдлайны и эппрувы и прочая, и прочая, и прочая. Некоторые из этих слов буквально заколдовывают общество, лишая его сил спорить, сопротивляться, отстаивать своё мнение. Даже представители власти, особенно те, что помоложе, не могут удержаться в рамках русского языка — который, кажется, специалисты считают одним из самых богатых по лексике и возможностям.
Как доказать всем тем, кто привычно жонглирует модными словечками, что они не просто говорят на постыдном суржике, презренном внекультурном жаргоне, но ещё и сзывают на свою голову хищных птиц, давно состоящих на службе у Врага? Потому что каждое из этих слов несёт в себе семя зла, способно поселить на нашей почве такие сорняки, такие ядовитые и живучие борщевики, на борьбу с которыми потом придётся потратить совершенно героические усилия.
Ниже мы хотели бы подробно, под микроскопом рассмотреть некоторые из таких слов-отмычек и показать, как происходит подмена их смыслов, разрушительная работа по вытеснению, искажению и замещению традиционных ценностей, обеспечивающих устойчивость русской цивилизации.
Первая группа слов звучит почтенно и убедительно, имеет прекрасную родословную — но давно используется не по назначению и с весьма плачевными последствиями.
· ДЕМОКРАТИЯ
· СВОБОДА
· ГУМАНИЗМ
· РАВЕНСТВО
ДЕМОКРАТИЯ, то есть «власть народа», уже в самом своём корне содержит хитроумную подмену. Ведь если весь народ, от мала до велика, начнёт осуществлять своё право на власть — кто и когда будет выращивать хлеб, защищать границы территории проживания, учить, лечить, рожать и воспитывать детей? Понятно, что на практике речь идёт о делегировании власти, передаче её тем, кто станет осуществлять данные ему полномочия.
А каков механизм этой — «демократической» — передачи? Ведь даже в передаче крутящего момента от двигателя к колёсам автомобиля задействовано множество сложнейших механизмов; и все они, как мы знаем, имеют свойство ломаться, выходить из строя. Что же говорить о ремнях и шестерёнках, сделанных не из прочного металла, а из трепетного, лукавого, слабого человеческого естества? Можно ли всерьёз говорить о том, что такой механизм будет свободен от пристрастия, обид, злопамятного сведения счётов, эгоизма, даже простой глупости, невежества или порочности?
Как мы видим, в реальности демократия — это наука манипуляций; и преимущество в политической игре имеет самый бессовестный, самый циничный манипулятор, потому что он не связан теми ограничениями, которые налагает сам на себя человек, обладающий принципами и моральными установками. Этот феномен давно исследован великими умами и даже изложен в весьма остроумных и красноречивых трудах — таких, например, как книга Макиавелли «Государь» и множестве других. Но хотя вся изнанка политических «фокусов» давно описана и раскрыта, нам продолжают «продавать» демократию как высшую и безальтернативную форму государственного устройства. Хотя Платон, например, считал демократию искажением идеальной формы народовластия и называл её «властью завистливых бедняков».
Есть ещё одно существенное соображение по поводу «демократических принципов»: так ли верна гипотеза, положенная в основу демократических процедур, что большинство всегда право, что оно заведомо мудрее и прозорливее меньшинства? История, кажется, доказывает обратное: прорывные идеи, яркие решения, новые гипотезы, способные перевести жизнь людей на новый, более высокий уровень, — это всегда удел меньшинства, если не гениальных одиночек, преодолевающих общую инертность, косную привычку.
Наберёмся храбрости и усомнимся в ещё одном, уже самом священном, постулате, равноправии: действительно ли все люди имеют равное право принимать важнейшие решения с далеко идущими последствиями — без учёта их интеллекта, государственного таланта, жизненного опыта, мудрости, великодушия? Чем мы руководствуемся, например, выбирая врача для операции дорогому нам человеку — принципом равноправия всех врачей или всё-таки стремимся выбрать лучшего из них?
Любое из подобных сомнений покрывается возмущённым рёвом адептов демократии, страшными проклятиями и ругательствами, отказом вольнодумцам в рукопожатии, в признании за ними малейших прав на свободу мысли. Но сама неспособность поборников «равноправия» к диалогу, к уважительному рассмотрению разных точек зрения, многое говорит о неспособности человека договариваться «по-хорошему». Каждый, кому хоть раз приходилось принимать участие в обсуждении — хотя бы в самом маленьком собрании жителей подъезда или владельцев дач — простейшего хозяйственного вопроса, знает, каким неуклюжим, неэффективным и травмоопасным инструментом является «народное вече». И насколько далеки принимаемые на нём решения от справедливости и здравого смысла.
СВОБОДА — понятие настолько широкое и вольно трактуемое, что порождает многочисленные идеологические деформации. Барух Спиноза определял СВОБОДУ как осознанную необходимость, то есть, в конечном счёте, признавал единственной данной человеку свободой добровольное и осознанное приятие необходимости. Говоря шире, любая форма служения подразумевает ограничение свободы; другими ограничителями выступают: совместные с другими формы проживания («моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого»), религиозные воззрения, личные морально-этические нормы и установки и прочее.
Особый «вид спорта» — борьба за свободу как род занятий, образ жизни и способ мышления. Парадоксальным образом, борьба за свободу, как правило, является уделом тех, кто не сумел реализовать свои способности в других формах. Ни Пушкину, ни Достоевскому, ни Пастернаку жёсткие внешние ограничения их личных свобод не помешали остаться в истории культуры. Напротив, «борцы с произволом» зачастую не могут предъявить в качестве итога своей жизни ничего, кроме постоянного состояния политического возбуждения.
Сказанное ни в какой мере не относится, конечно, к героям национально-освободительной борьбы против иноземных захватчиков.
Одним из самых ярких и убедительных рецептов обретения свободы остаются слова Христа: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8-32).
ГУМАНИЗМ (от лат. humanus — букв. человечный) — этическая жизненная позиция, которая, по заявлению её сторонников, «без помощи веры в сверхъестественное утверждает нашу способность и обязанность вести этический образ жизни». Противопоставление «вере в сверхъестественное» принципиально: ренессансный гуманизм возник (в середине XIV века) как альтернатива христианскому мировоззрению, где на вершине ценностной пирамиды находились абсолютные ценности и данные Богом заповеди. Европейское Возрождение заместило Бога человеком; его неприкосновенные права, развитие и самореализация его личности были провозглашены главной целью прогресса и вообще жизни на земле. Любопытно, что при этом «гуманисты» охотно оперируют понятием благо, хотя обосновать его, не прибегая к высшим императивам, едва ли возможно. По меткому замечанию американского евангелического проповедника Тима Лахая, современный нерелигиозный человек «не стремится ни к чему более высокому, чем “хорошее самочувствие”».
Между тем человечность (краеугольное понятие в нашей модели «Четыре грани человечности») отнюдь не тождественна гуманизму в его конкретно-историческом существовании: хорошим примером человечности, сознающей своё божественное происхождение, является христианский догмат о Боговоплощении. Яркое, парадоксальное определение сущности и призвания человека принадлежит святому Василию Великому: «Человек был сотворён животным, получившим повеление стать Богом». При подобном взгляде на миссию и возможности человеческого существа его естество оказывается лишь одной из форм его бытия. А сведение тайны жизни только к удовлетворению противоречивых, иногда порочных потребностей и желаний человека сродни инфантильному отказу взрослеть и брать на себя более амбициозные задачи.
РАВЕНСТВО — ещё одно манипулятивное понятие, широко используемое в политической и социальной демагогии для возбуждения в обществе страстей. К равенству очень удобно апеллировать, если не позволять никому испытать это понятие на оселке здравого смысла. Действительно, на чём основаны призывы к равенству, если люди так сильно различны от природы по умственным способностям, физическим силам, энергетике, дару воздействия на окружающих, жизненному опыту? Если, выбирая своим детям врача или учителя, мы всеми силами стремимся найти лучшего, самого опытного, наиболее отвечающего нашим представлениям — то почему же решение общественно значимых вопросов мы обязаны делегировать случайным персонажам на основании гипотезы, что «все люди равны»? Нет, не равны! Недаром представительным формам демократии изначально сопутствует понятие ценза — возрастного, имущественного, образовательного. Слишком молодому (неопытному), невежественному человеку нет такого же доверия в решении важных вопросов, как человеку умудрённому, доказавшему свою профессиональную и нравственную состоятельность. Что касается имущественного ценза, обычно вызывающего подозрения в несправедливости, то и для него есть некоторые основания: тот, кто вносит бóльший финансовый вклад (например, в виде налогов) в общественную жизнь, имеет больше морального права принимать решения о том, на что тратить средства из казны.
Есть, тем не менее, утверждение, которое, на первый взгляд, кажется бесспорным: все должны быть равны перед законом, и в этом — главное и истинное равноправие. Ни общественное положение, ни богатство, ни таланты и заслуги не могут освобождать от наказания за преступление. Это, конечно, одна из аксиом правосудия. Но и тут есть существенная оговорка: закон, как известно, слеп — а жизнь многообразна и непредсказуема. Чтобы человек не становился жертвой безжалостной мясорубки закона, выше равенства должна быть поставлена милость, возможность помилования. То есть система правосудия должна допускать вмешательство в вынесение приговора высших авторитетов общества — всеми признанных духовных или гражданских арбитров. Принцип равенства не должен превращаться в орудие казни, в кумира, которому общество готово слепо приносить человеческие жертвы.
Сменить оптику // Инструментариум. Вып. 2. Сила слов. М.: ФЦГП, 2023. С. 16–21.
Илл.: Жак Луи Давид. Смерть Сократа. После 1787 года. Метрополитен музей.