В Кандалакше не просто сохранился – а стоит, как будто недавно построен, выкрашенный в красный и белый цвета островерхий деревянный железнодорожный вокзал. На тёмно-синем грозовом небе он выглядит особенно аутентично, как бы по-фински. Хотя всё, что оставили тут по себе финны, — это плохую память (во время Великой Отечественной). Но сегодня всё спокойно и буднично, несмотря на то что вокзал — это «предприятие повышенной опасности», о чём напоминает женщина из громкоговорителя.
Впереди у нас — полтора часа езды до Терского берега Белого моря, удивительного многокилометрового музея двух исчезнувших цивилизаций: старой поморской и недавней советской.
На выезде из Кандалакши остановились на повороте, с которого можно рассмотреть Кандалакшский залив. Изрезанный берег с ёлками и соснами, острова и облака. Раннее утро, а не холодно. Море тихое. Нам ещё ехать около 100 километров по лесам.
Следующая остановка — у водопада Чёрный Падун, до которого ещё надо идти пешком. Бурная жёлто-белая река Колвица в этом месте перепрыгивает через большие чёрные глыбы-пороги. В одном месте – как будто острый правильный угол. А вот и второй, а на берегу — квадратный остов как будто какого-то здания. Оказывается, здесь Советская власть построила гидроэлектростанцию. Электричество подавалось в близлежащие селения и на производства. Сейчас всё разрушено. Соседние деревни недавно электрифицировали заново. Остов советской электростанции выглядит и серьёзно, и трогательно. Похоже, 100 лет назад никто не сомневался, что здесь, за Полярным кругом, можно выстроить новую, достойную, счастливую жизнь.
Дорога идёт вдоль берега. Хорошая дорога, ровная, с разметкой. Друзья рассказывают: эта дорога в 200 километров — тупиковая, построена ради жителей далёкой деревни Варзуга. И зимой чистят.
— И сколько в ней жителей?
— Ну, сейчас официально около четырёхсот.
Правда, всё же не ради одной только Варзуги: на той же дороге — Умба, «столица» Терского берега, а ещё деревни Кузрека, Оленицы, Кашкаранцы. Всего до пяти тысяч человек.
Слева — сопка. Под ней снимался фильм «Кукушка». Правда, сейчас туда сложно подъехать: всё заросло. Попадаются берёзки — низкие, коренастые, с узлами на стволах: карельские. А так в основном сосенки, но тоже невысокие.
— Загадка: говорят, в России практически не найти деревьев старше трёхсот лет, — вспоминает Алексей Юрьевич. — И правда, вот сколько едем — больших деревьев не видели.
Стали выискивать толстые стволы – хватило занятия до самой Умбы. Она встречает нас внушительной бетонной советской стелой. Перед заливом дорога делает петлю, машины, естественно, притормаживают, останавливаются. А раньше останавливались подводы.
— Первый раз я сюда приехал в 1989-м, — рассказывает Владимир. —Тогда было много торговых рядов, магазинчиков с рыбой… Вот тут, с видом на залив, стояла большая деревянная трёхэтажная гостиница. Внутри было очень прилично, по-дореволюционному. В холле стоял огромный кожаный диван… Гостиницу, конечно, снесли в 1990-е.
Сразу за гостиницей начиналась уникальная деревянная мостовая, которую восстановили недавно как историческую достопримечательность. Здесь, в поморской глуши, уже были деревянные мостовые, когда ещё не было Петербурга!
Умба в плане похожа на трёхперстный полуостров Халкидики в Греции, где Афон. Тут — тоже три пальца; однако у нас похолоднее, поэтому пальчики пришлось свести поближе друг к другу. Вообще же, когда смотришь на карту Кольского полуострова в масштабе, кажется, что вся вода словно стекает сверху, с севера, вниз — и оставляет вертикальные продольные водные полосы. Часть Умбы, куда мы направляемся, — в середине правой, восточной губы, то есть заливчика. Глубина — достаточная, чтобы заплывали белухи. Но нам не посчастливится их увидеть. Зато, говорят, с утра приплывала нерпа и, вроде, соседи морского зайца видели. Это, как потом выяснилось, довольно серьёзный зверь с усами, совсем не похожий на зайчиков из мультика.
После завтрака едем в Варзугу — некогда крупнейшее село Кольского полуострова. Соловецкий монастырь основал здесь подворье для вылова и заготовления сёмги. Позднее, когда подворье разрослось, построили и освятили деревянный храм в честь святителя Николая Чудотворца — покровителя мореходов. Случилось это, кстати, за год от открытия Америки. Здесь, на Севере, время до сих пор течёт ровно, без замедлений, завихрений. Времена года сменяются своим чередом, море испокон веков одно и то же.
В Варзуге сохранились два храма — Успенский и Афанасьевский. Мы опоздали — служба закончилась, двери закрыты. Постучали в двери дома причта. Священник открыл, велел ждать у дверей храма, подошёл через пять минут с ключами. Строго осмотрел и спросил, зачем мы здесь. В Афанасьевский храм пустил. Храм старый и крепкий, иконы — особенные, северные, непривычная манера письма, яркие краски и как будто более крупные образы и черты. Мы попросились в Успенский; батюшка поколебался, ещё порасспрашивал, но в итоге отпер и его.
Успенский построен — «без единого гвоздя», из седого дерева — и освящён в конце 1670-х годов. Примерно в то же время французы истребляли в Новом Свете ирокезов и присоединяли к Франции Луизиану. Вообще, история здесь ощущается по-особому. Это совсем не забытая древность; прошлое не отделено и не отдалено ни Просвещением, ни западными нововведениями, ни социалистическими или капиталистическими теориями и практиками. Храмы стоят, как стояли. Рыбу ловят, как ловили. Морем, как прежде, живут и любуются.
Надо поторопиться в Кашкаранцы, пока не начался отлив. Остановились у необычной часовни на песчаном берегу. То есть сама часовенка вполне обычная — маленький сруб с маковкой и крестом, с земляным полом, иконой и небольшим напольным подсвечником внутри. Необычно посвящение: «святому преподобному безымянному иноку Терскому». Святой без имени — так и написано на иконе. Дело было так: однажды после шторма поморы увидели лодку, которую прибило к берегу. В ней лежало тело монаха. По каким-то известным им признакам рыбаки поняли, что лодка не одну неделю провела в море, но тело осталось нетленным. Выходит, святой.
В Кашкаранцах — старый маяк, рядом — современная телекоммуникационная вышка. В этом соседстве — логичная преемственность. Один из домов за деревянным забором — с башенкой в высоту третьего этажа. Оказывается, чтобы внутри вывешивать сети — сушить и чинить. На въезде стоит современное здание библиотеки. Над входом призыв: «На Севере — читать».
— Читать сейчас не будем, — возражает наш хозяин, Алексей Савкин. — Устроим привал у подветренной стены старого дома — на самом берегу, и не дует.
Людей не видно. Проверять документы и обнюхивать наше съестное вышел огромный лохматый пёс. Лёг в ногах. Зверь дружелюбен, но лучше на всякий случай проявить вежливость: поделиться колбасой, погладить.
Тоня Тетрина. Первый раз столкнулся с этим словосочетанием в программе нашего путешествия: «Поездка – Тоня Тетрина». Раньше я ничего не слышал ни про какую Антонину и спросил, почему так простецки, почти фамильярно её называют. Посмеявшись, объяснили: тонЯ — слово старое, однокоренное с затоном: место, где ловят. Тонуть — отсюда же, спрашиваю? Посмотрели строго: с этим не шутят.
Тоня — место для промысла: несколько зданий разного назначения — в одних живут, в других хранят и чинят сети, третьи — для обработки и хранения улова. Есть ещё баня, часовенка — иногда приезжал священник из Умбы, совершал службы. Эта тоня — богатая, кому повезло получить такую в пользование, становился зажиточным. Вообще же община распределяла тони с учетом потребностей семей. Эту выделили помору по фамилии Тетрин, так и получилась: тоня Тетрина.
Сейчас здесь поморский музей из полутора десятков одноэтажных деревянных зданий. Все подняты над землей. В некоторых можно переночевать. Хозяин — Александр Борисович Комаров, которому пришла в голову идея восстановить тоню в первозданном виде, собрать в ней предметы промысла и быта (они до сих пор ещё остались на Терском берегу).
— Всё, что я буду показывать, можно трогать, чтобы не просто послушать, а понять и почувствовать, — говорит его сын Дмитрий. — Вот, возьмите.
Протягивает увесистую дубинку сантиметров в 40, как будто костяную. Знаете, зачем нужна? Рыбу глушить, ну, и себя защитить, если понадобится. Передаём из рук в руки — ухватистая, как маленькая бита. Догадались, что это такое? Молчим: догадались — моржовый член. Так что теперь, когда услышим про «хрен моржовый», будем знать, о чём речь.
Оказывается, поморы жили в первую очередь промыслом морского зверея, а не рыбы. Перерабатывали его полностью, все части тела и все внутренности. Рыбу, конечно, тоже ловили. И птицу. Гагачьи стельки в сапоги – гениальный дар северной природы. Пружинят, мягкие. Очень похоже на какой-то синтетический материал. А вот и кибас — поморское грузило, оплетённый берестой камень с круглым ободом. Наш любимый символ. Директор, Александр Борисович, музеефицирует всё, что хочет. Перед обедом, которым нас будут любезно кормить, приводит в отдельный домик, где его личная отрада: здесь хранится уникальная коллекция местных кирпичей, из каких строилась, например, значительная часть Петербурга. Хорошая глина тут была. Кирпичи фирменные, с клеймами. Гордость хозяина. А ещё тут хранятся предметы советского быта. Смотрим на вещи — узнавание из детства совершенное, и с грустью понимаем, что этих вещей уже не производят и что они история, место им – в музейных коллекциях.
Спрашиваю хозяина:
— А вы такой журнал «Мир Музея» знаете?
— Ребятки, я же музейщик ещё с советских времен, — отвечает. — Это же наш журнал был! Читал, собирал.
Обрадовался, что журнал «ещё выходит», и обещал подписаться.
***
— Сегодня у нас морское путешествие! Пойдём по губе в море, будем выглядывать белух и другую живность, — говорит Владимир Латка, специалист по китам.
Наша надувная лодка выходит в открытое море, скачет, брызги в лицо. Качка серьёзная. Дальше не пойдём, будем ближе к тому-вон-острову держаться. Море может взять в плен. Был один случай, рассказывает Володя. Ходил тут на катере, рыбалил. Налетел шторм. Пришлось спасаться на остров. И что? А то, что три дня тут сидел, пока море утихло. Худо, что без воды остались, потому что не знали, где родник. А ведь есть, на той стороне. Теперь знаем где.
Белух не встретили, как ни смотрели на море. А высматривать надо фонтанчик вдали. Это так белухи дышат. Главное — не спутать с барашками на волнах. Решили к тому же спасительному острову пристать. Ступили на берег — и расстроились: он весь в пластике, мусоре, пенопласте… И это Белое море, одно из самых чистых. Володя по нашей просьбе говорит на камеру: он не жалуется и не призывает к ответственности, а говорит о том, как можно с этим бороться. Какие технологии и приспособления он придумал. Какие есть программы спасения моря. Как можно — пока ещё можно — бороться с загрязнением и вернуть морю чистоту.
На дальней оконечности острова тоже есть тоня. Меньше Тетериной, всего два домика и баня. В главном домике — заходи, добрый человек! — есть плита с газовым баллоном, вода, набор сухарей висит под потолком, подальше от мышей, фонарик, дрова и чистое бельё. Всё оставлено для таких вот путников, попавших в беду. Инструкция, в каком виде все оставлять для следующих. Батарейки отдельно и радиоприёмник. На столе газеты прошлого месяца. Люди людям — люди. Такая понятная и такая необычная для городов человечность. А вид из окна — лучше любого телевизора.
Выходим из дома и идём на скалу, с которой — вид на море. Циклопический кусок камня, а вид — эпический, хотя и совсем не греческий. Море блестит как серебряное блюдо. Вдруг внизу в воде круги и брызги. Что-то происходит. Огромное чёрное тело выпрыгивает из воды и бухается, поднимая брызги. Потом опять. Правым боком. Левым. Фыркает. Смотрит на нас. Опять прыгает. Усищи — здоровенные, видно даже с расстояния. Плывёт к нам. Толстый и добрый. Вдруг — опять прыжок из воды, машет лаполастами. Это и был морской заяц. Три минуты отрабатывал свой номер.
Ветер стих. Море успокоилось. Идём домой, в губу. Молчим. Вдруг справа — тюлень. Потом — второй, на отмели. Чуть дальше — нерпа. Приветы передают. Справа — остов мёртвого корабля. Володя говорит, по глупости посадили на мель, да прямо тут и оставили. Бросили ржаветь. Девяностые были, дела никому не было.
Нам есть дело. Невозможно смириться с мыслью, что вся эта первозданная красота погибнет, утонет в мусоре, в ржавых отходах человеческой глупости и нерадивости. Договариваемся, что постараемся помочь, запустить проекты, связанные с очисткой моря, с помощью его жителям. Есть, говорит Владимир Латка, ещё не потеряна возможность развернуть процесс вспять. И здесь, на Терском берегу, так хочется в это верить.
Умба — Санкт-Петербург.
Фото Алексея Пищулина. 2023.
Впереди у нас — полтора часа езды до Терского берега Белого моря, удивительного многокилометрового музея двух исчезнувших цивилизаций: старой поморской и недавней советской.
На выезде из Кандалакши остановились на повороте, с которого можно рассмотреть Кандалакшский залив. Изрезанный берег с ёлками и соснами, острова и облака. Раннее утро, а не холодно. Море тихое. Нам ещё ехать около 100 километров по лесам.
Следующая остановка — у водопада Чёрный Падун, до которого ещё надо идти пешком. Бурная жёлто-белая река Колвица в этом месте перепрыгивает через большие чёрные глыбы-пороги. В одном месте – как будто острый правильный угол. А вот и второй, а на берегу — квадратный остов как будто какого-то здания. Оказывается, здесь Советская власть построила гидроэлектростанцию. Электричество подавалось в близлежащие селения и на производства. Сейчас всё разрушено. Соседние деревни недавно электрифицировали заново. Остов советской электростанции выглядит и серьёзно, и трогательно. Похоже, 100 лет назад никто не сомневался, что здесь, за Полярным кругом, можно выстроить новую, достойную, счастливую жизнь.
Дорога идёт вдоль берега. Хорошая дорога, ровная, с разметкой. Друзья рассказывают: эта дорога в 200 километров — тупиковая, построена ради жителей далёкой деревни Варзуга. И зимой чистят.
— И сколько в ней жителей?
— Ну, сейчас официально около четырёхсот.
Правда, всё же не ради одной только Варзуги: на той же дороге — Умба, «столица» Терского берега, а ещё деревни Кузрека, Оленицы, Кашкаранцы. Всего до пяти тысяч человек.
Слева — сопка. Под ней снимался фильм «Кукушка». Правда, сейчас туда сложно подъехать: всё заросло. Попадаются берёзки — низкие, коренастые, с узлами на стволах: карельские. А так в основном сосенки, но тоже невысокие.
— Загадка: говорят, в России практически не найти деревьев старше трёхсот лет, — вспоминает Алексей Юрьевич. — И правда, вот сколько едем — больших деревьев не видели.
Стали выискивать толстые стволы – хватило занятия до самой Умбы. Она встречает нас внушительной бетонной советской стелой. Перед заливом дорога делает петлю, машины, естественно, притормаживают, останавливаются. А раньше останавливались подводы.
— Первый раз я сюда приехал в 1989-м, — рассказывает Владимир. —Тогда было много торговых рядов, магазинчиков с рыбой… Вот тут, с видом на залив, стояла большая деревянная трёхэтажная гостиница. Внутри было очень прилично, по-дореволюционному. В холле стоял огромный кожаный диван… Гостиницу, конечно, снесли в 1990-е.
Сразу за гостиницей начиналась уникальная деревянная мостовая, которую восстановили недавно как историческую достопримечательность. Здесь, в поморской глуши, уже были деревянные мостовые, когда ещё не было Петербурга!
Умба в плане похожа на трёхперстный полуостров Халкидики в Греции, где Афон. Тут — тоже три пальца; однако у нас похолоднее, поэтому пальчики пришлось свести поближе друг к другу. Вообще же, когда смотришь на карту Кольского полуострова в масштабе, кажется, что вся вода словно стекает сверху, с севера, вниз — и оставляет вертикальные продольные водные полосы. Часть Умбы, куда мы направляемся, — в середине правой, восточной губы, то есть заливчика. Глубина — достаточная, чтобы заплывали белухи. Но нам не посчастливится их увидеть. Зато, говорят, с утра приплывала нерпа и, вроде, соседи морского зайца видели. Это, как потом выяснилось, довольно серьёзный зверь с усами, совсем не похожий на зайчиков из мультика.
После завтрака едем в Варзугу — некогда крупнейшее село Кольского полуострова. Соловецкий монастырь основал здесь подворье для вылова и заготовления сёмги. Позднее, когда подворье разрослось, построили и освятили деревянный храм в честь святителя Николая Чудотворца — покровителя мореходов. Случилось это, кстати, за год от открытия Америки. Здесь, на Севере, время до сих пор течёт ровно, без замедлений, завихрений. Времена года сменяются своим чередом, море испокон веков одно и то же.
В Варзуге сохранились два храма — Успенский и Афанасьевский. Мы опоздали — служба закончилась, двери закрыты. Постучали в двери дома причта. Священник открыл, велел ждать у дверей храма, подошёл через пять минут с ключами. Строго осмотрел и спросил, зачем мы здесь. В Афанасьевский храм пустил. Храм старый и крепкий, иконы — особенные, северные, непривычная манера письма, яркие краски и как будто более крупные образы и черты. Мы попросились в Успенский; батюшка поколебался, ещё порасспрашивал, но в итоге отпер и его.
Успенский построен — «без единого гвоздя», из седого дерева — и освящён в конце 1670-х годов. Примерно в то же время французы истребляли в Новом Свете ирокезов и присоединяли к Франции Луизиану. Вообще, история здесь ощущается по-особому. Это совсем не забытая древность; прошлое не отделено и не отдалено ни Просвещением, ни западными нововведениями, ни социалистическими или капиталистическими теориями и практиками. Храмы стоят, как стояли. Рыбу ловят, как ловили. Морем, как прежде, живут и любуются.
Надо поторопиться в Кашкаранцы, пока не начался отлив. Остановились у необычной часовни на песчаном берегу. То есть сама часовенка вполне обычная — маленький сруб с маковкой и крестом, с земляным полом, иконой и небольшим напольным подсвечником внутри. Необычно посвящение: «святому преподобному безымянному иноку Терскому». Святой без имени — так и написано на иконе. Дело было так: однажды после шторма поморы увидели лодку, которую прибило к берегу. В ней лежало тело монаха. По каким-то известным им признакам рыбаки поняли, что лодка не одну неделю провела в море, но тело осталось нетленным. Выходит, святой.
В Кашкаранцах — старый маяк, рядом — современная телекоммуникационная вышка. В этом соседстве — логичная преемственность. Один из домов за деревянным забором — с башенкой в высоту третьего этажа. Оказывается, чтобы внутри вывешивать сети — сушить и чинить. На въезде стоит современное здание библиотеки. Над входом призыв: «На Севере — читать».
— Читать сейчас не будем, — возражает наш хозяин, Алексей Савкин. — Устроим привал у подветренной стены старого дома — на самом берегу, и не дует.
Людей не видно. Проверять документы и обнюхивать наше съестное вышел огромный лохматый пёс. Лёг в ногах. Зверь дружелюбен, но лучше на всякий случай проявить вежливость: поделиться колбасой, погладить.
Тоня Тетрина. Первый раз столкнулся с этим словосочетанием в программе нашего путешествия: «Поездка – Тоня Тетрина». Раньше я ничего не слышал ни про какую Антонину и спросил, почему так простецки, почти фамильярно её называют. Посмеявшись, объяснили: тонЯ — слово старое, однокоренное с затоном: место, где ловят. Тонуть — отсюда же, спрашиваю? Посмотрели строго: с этим не шутят.
Тоня — место для промысла: несколько зданий разного назначения — в одних живут, в других хранят и чинят сети, третьи — для обработки и хранения улова. Есть ещё баня, часовенка — иногда приезжал священник из Умбы, совершал службы. Эта тоня — богатая, кому повезло получить такую в пользование, становился зажиточным. Вообще же община распределяла тони с учетом потребностей семей. Эту выделили помору по фамилии Тетрин, так и получилась: тоня Тетрина.
Сейчас здесь поморский музей из полутора десятков одноэтажных деревянных зданий. Все подняты над землей. В некоторых можно переночевать. Хозяин — Александр Борисович Комаров, которому пришла в голову идея восстановить тоню в первозданном виде, собрать в ней предметы промысла и быта (они до сих пор ещё остались на Терском берегу).
— Всё, что я буду показывать, можно трогать, чтобы не просто послушать, а понять и почувствовать, — говорит его сын Дмитрий. — Вот, возьмите.
Протягивает увесистую дубинку сантиметров в 40, как будто костяную. Знаете, зачем нужна? Рыбу глушить, ну, и себя защитить, если понадобится. Передаём из рук в руки — ухватистая, как маленькая бита. Догадались, что это такое? Молчим: догадались — моржовый член. Так что теперь, когда услышим про «хрен моржовый», будем знать, о чём речь.
Оказывается, поморы жили в первую очередь промыслом морского зверея, а не рыбы. Перерабатывали его полностью, все части тела и все внутренности. Рыбу, конечно, тоже ловили. И птицу. Гагачьи стельки в сапоги – гениальный дар северной природы. Пружинят, мягкие. Очень похоже на какой-то синтетический материал. А вот и кибас — поморское грузило, оплетённый берестой камень с круглым ободом. Наш любимый символ. Директор, Александр Борисович, музеефицирует всё, что хочет. Перед обедом, которым нас будут любезно кормить, приводит в отдельный домик, где его личная отрада: здесь хранится уникальная коллекция местных кирпичей, из каких строилась, например, значительная часть Петербурга. Хорошая глина тут была. Кирпичи фирменные, с клеймами. Гордость хозяина. А ещё тут хранятся предметы советского быта. Смотрим на вещи — узнавание из детства совершенное, и с грустью понимаем, что этих вещей уже не производят и что они история, место им – в музейных коллекциях.
Спрашиваю хозяина:
— А вы такой журнал «Мир Музея» знаете?
— Ребятки, я же музейщик ещё с советских времен, — отвечает. — Это же наш журнал был! Читал, собирал.
Обрадовался, что журнал «ещё выходит», и обещал подписаться.
***
— Сегодня у нас морское путешествие! Пойдём по губе в море, будем выглядывать белух и другую живность, — говорит Владимир Латка, специалист по китам.
Наша надувная лодка выходит в открытое море, скачет, брызги в лицо. Качка серьёзная. Дальше не пойдём, будем ближе к тому-вон-острову держаться. Море может взять в плен. Был один случай, рассказывает Володя. Ходил тут на катере, рыбалил. Налетел шторм. Пришлось спасаться на остров. И что? А то, что три дня тут сидел, пока море утихло. Худо, что без воды остались, потому что не знали, где родник. А ведь есть, на той стороне. Теперь знаем где.
Белух не встретили, как ни смотрели на море. А высматривать надо фонтанчик вдали. Это так белухи дышат. Главное — не спутать с барашками на волнах. Решили к тому же спасительному острову пристать. Ступили на берег — и расстроились: он весь в пластике, мусоре, пенопласте… И это Белое море, одно из самых чистых. Володя по нашей просьбе говорит на камеру: он не жалуется и не призывает к ответственности, а говорит о том, как можно с этим бороться. Какие технологии и приспособления он придумал. Какие есть программы спасения моря. Как можно — пока ещё можно — бороться с загрязнением и вернуть морю чистоту.
На дальней оконечности острова тоже есть тоня. Меньше Тетериной, всего два домика и баня. В главном домике — заходи, добрый человек! — есть плита с газовым баллоном, вода, набор сухарей висит под потолком, подальше от мышей, фонарик, дрова и чистое бельё. Всё оставлено для таких вот путников, попавших в беду. Инструкция, в каком виде все оставлять для следующих. Батарейки отдельно и радиоприёмник. На столе газеты прошлого месяца. Люди людям — люди. Такая понятная и такая необычная для городов человечность. А вид из окна — лучше любого телевизора.
Выходим из дома и идём на скалу, с которой — вид на море. Циклопический кусок камня, а вид — эпический, хотя и совсем не греческий. Море блестит как серебряное блюдо. Вдруг внизу в воде круги и брызги. Что-то происходит. Огромное чёрное тело выпрыгивает из воды и бухается, поднимая брызги. Потом опять. Правым боком. Левым. Фыркает. Смотрит на нас. Опять прыгает. Усищи — здоровенные, видно даже с расстояния. Плывёт к нам. Толстый и добрый. Вдруг — опять прыжок из воды, машет лаполастами. Это и был морской заяц. Три минуты отрабатывал свой номер.
Ветер стих. Море успокоилось. Идём домой, в губу. Молчим. Вдруг справа — тюлень. Потом — второй, на отмели. Чуть дальше — нерпа. Приветы передают. Справа — остов мёртвого корабля. Володя говорит, по глупости посадили на мель, да прямо тут и оставили. Бросили ржаветь. Девяностые были, дела никому не было.
Нам есть дело. Невозможно смириться с мыслью, что вся эта первозданная красота погибнет, утонет в мусоре, в ржавых отходах человеческой глупости и нерадивости. Договариваемся, что постараемся помочь, запустить проекты, связанные с очисткой моря, с помощью его жителям. Есть, говорит Владимир Латка, ещё не потеряна возможность развернуть процесс вспять. И здесь, на Терском берегу, так хочется в это верить.
Умба — Санкт-Петербург.
Фото Алексея Пищулина. 2023.