«Елизавету Ивановну Дмитриеву мало кто знает. Многие знают Черубину де Габриак», — так начинается биография поэта Серебряного века, подруги и возлюбленной Гумилёва и Волошина Лили Дмитриевой, написанная литературным критиком Еленой Погорелой и изданная в 2020 году в серии «Жизнь замечательных людей».\1
Черубина родилась в Крыму – и именно Крыму (и Максу Волошину) обязана своей фамилией — «габриаками» вслед за Волошиным стали называть причудливой формы деревяшки, выброшенные на берег. Крымские травы и цветы сопровождали её письма. Крымские встречи, как и для многих тогда, да и теперь, стали важными событиями её жизни.
Детство
Говоря о детстве Лили, автор сравнивает её историю с историей пастернаковской Лары и Комаровского. «Нельзя ли предположить, что Пастернак обращался к сюжету судьбы Лили Дмитриевой — безусловно, известной ему со слов современников и, возможно, обсуждаемой в тесных кругах завсегдатаев Коктебеля — как к некоей квинтэссенции жизнетворчества Серебряного века, а к её зашкаливающе-откровенным признаниям — как к общему поэтическому камертону 1900-х годов».\2 Здесь сразу всё: влюблённость в старшего друга семьи, ревность матери, первые сексуальные эксперименты в 13 и — уже во взрослой жизни — истории о детском опыте, рассказанные любимым мужчинам. «Отзвуки этой истории ещё долго будут просвечивать в текстах Волошина»,\3 — пишет Е. Погорелая, не скрывающая своего удивления причудливыми формами взаимоотношений начала прошлого века — «тройственными союзами», инцестуальными браками и так далее
В общем, детство Лили было непростым. Она была третьим ребёнком в семье учителя чистописания Ивана Васильевича Дмитриева и его жены, акушерки Елизаветы Кузьминичны (урождённой Нагорной). Старшая сестра Лили Антонина умерла в 24 года от заражения крови, зять покончил с собой, а старший брат увлекался эфиром и в целом был довольно жесток к сестре («У них были прочно сложившиеся отношения вассала и сюзерена», «В десять [она] писала расписку, что шестнадцати лет выйдет замуж и у неё будет 24 человека детей: “…я всех их буду отдавать ему, а он их будет мучить и убивать”»\4).
Кроме того, в три года Лиля заболела костным туберкулёзом, временами не ходила совсем, а во взрослом возрасте прихрамывала. Возможно, считает автор биографии, фантазии о своей жизни и судьбе, а позднее и мистификации, были одним из способов совладания с болезнью, родительским безденежьем, ранней смертью отца, непростыми отношениями с братом и прочим недетским опытом, который ей пришлось пережить.
Дружба
Одной из самых близких подруг Лили Дмитриевой была Лидия Павловна Брюллова, внучатая племянница живописца. Девочки учились вместе в Василеостровской женской гимназии (9-я линия Васильевского острова, 6), основанной императрицей Марией Александровной. В гимназии им преподавали языки — русский, французский, немецкий, арифметику, географию, рукоделие, историю, естествознание, рисование, чистописание, танцы и пение.\5 «Лида Брюллова — почти моя сестра», — говорила Лиля. По рекомендации Лиды Лиля стала домашней учительницей пасынка Вячеслава Иванова Константина. В квартире Вячеслава Иванова на Таврической, 25, в «Башне», в марте 1908 года она познакомилась с Волошиным — и с этого времени они переписывались, обменивались теософскими книгами, стихами, историями.
В «Башне» Иванова по средам встречались представители «артистического Петербурга»: Бердяев, Бальмонт, Гиппиус, Сологуб, Кузмин, Блок, Волошин, Гумилёв, Ахматова, из Москвы приезжали Брюсов, Белый и Цветаева. В мае 1909 года Лиля пишет Волошину в Крым: «Вячеслав Иванович [Иванов] рассказал, что можно писать сонет, и другой должен ответить, повторяя рифмы, но, по возможности, избегая в одной и той же катрене (четверостишии. — Прим. ред.) одинаковых слов. На этом, кажется, все сойдут с ума. Гумилёв прислал мне сонет, и я ответила; посылаю на Ваш суд. Пришлите и Вы мне сонет».\6 О знакомстве с Гумилёвым в своей «Исповеди» Лиля пишет так: «Весной 1909 года была в большой компании на какой-то художественной лекции в Академии художеств. На этой лекции меня познакомили с Н[иколаем] Степ[ановичем], но мы вспомнили друг друга. Это был значительный вечер в “моей жизни”. Мы все поехали ужинать в “Вену”, мы много говорили с Н. Степ. — об Африке, почти в полусловах понимая друг друга, обо львах и крокодилах. Я помню, я тогда сказала очень серьёзно, потому что я ведь никогда не улыбалась: “Не надо убивать крокодилов”. Н. Степ. отвёл в сторону М[аксимилиана] А[лександровича Волошина] и спросил: “Она всегда так говорит?” — “Да, всегда”, — ответил М.А. <…> Эта маленькая глупая фраза повернула ко мне целиком Н.С. Он поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной яростью поняли, что это “встреча”, и не нам ей противиться».\7 «Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашёл себе подругу из породы лебедей», — писал Гумилёв в то время.\8
Любовь
«Единственная форма любви, знакомая Лиле, — пишет биограф Черубины, —заключалась в трагическом роковом поединке, в котором непременно нужно было стать победителем, ибо побеждённому полагались унижение и смерть».\9 В «Исповеди» Лиля пишет о Гумилёве так: «Мы стали часто встречаться, все дни мы были вместе и друг для друга. Писали стихи, ездили на “Башню” и возвращались на рассвете по просыпающемуся серо-розовому городу. Много раз просил Н[иколай] Степ[анович] выйти за него замуж, никогда не соглашалась я на это; в это время я была невестой другого, была связана жалостью к большой, непонятной мне любви. В “будни своей жизни” не хотела я вводить Н. Степ. Те минуты, которые я была с ним, я ни о чём не помнила, а потом плакала у себя дома, металась, не знала. Всей моей жизни не покрывал Н.С. <…> Воистину он больше любил меня, чем я его. Он знал, что я не его невеста, видел даже моего жениха. Ревновал. Ломал мне пальцы, а потом плакал и целовал край платья».\10 В конце мая 1909-го, в Крыму, эта история подходит к концу. Современники вспоминают, что «Гумилёв с иронией встретил любовную неудачу: в продолжение недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Он устраивал бои тарантулов. К нему было страшно подойти. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную, столь прославленную впоследствии поэму «Капитаны». После этого он выпустил пауков и уехал».\11 По свидетельству Лили, «Капитаны» были посвящены ей.
После отъезда из Коктебеля Гумилёва Волошин и Лиля, пишет её биограф, практически не расстаются. И там же, в Коктебеле, в том же 1909-м, благодаря Максу Волошину, появилась на свет Черубина де Габриак.
Рождение поэта
О рождении Черубины Волошин пишет так: «Я начну с того, с чего начинаю обычно, — с того, кто был Габриак. Габриак был морской чёрт, найденный в Коктебеле, на берегу, против мыса Мальчик. Он был выточен волнами из корня виноградной лозы и имел одну руку, одну ногу и собачью морду с добродушным выражением лица. Он жил у меня в кабинете, на полке с французскими поэтами, вместе со своей сестрой, девушкой без головы, но с распущенными волосами, также выточенной из виноградного корня, до тех пор, пока не было подарен мною Лиле. <…> Тогда он переселился в Петербург на другую книжную полку. Имя ему было дано в Коктебеле. Мы долго рылись в чертовских святцах («Демонология» Бодена) и наконец остановились на имени «Габриах». Это был бес, защищающий от злых духов. Такая роль шла к добродушному выражению нашего чёрта. <…> Лиля писала в это лето милые простые стихи, и тогда-то я ей и подарил чёрта Габриаха, которого мы в просторечье звали “Гаврюшкой”».\12 Он же говорит, что «для аристократичности Чёрт обозначил своё имя первой буквой. Впоследствии “Ч” было раскрыто. Мы долго ломали голову, ища женское имя, начинающееся на “Ч”, пока, наконец, Лиля не вспомнила об одной Брет-Гартовской героине. Она жила на корабле, была возлюбленной многих матросов и носила имя Черубины»\13. Лиля говорила от имени Черубины томным голосом, интриговала, упоминая о Черубине в третьем лице («…поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева отпускала колкости по адресу Черубины де Габриак, которая должна-де быть ужасной дурнушкой, коли не показывается своим истосковавшимся поклонникам»\14).
Смерть поэта
Умерла Елизавета Ивановна от рака желудка в ночь на 5 декабря 1928 года, в 41 год, в Ташкенте, и месяца за два до смерти успела черкнуть Волошину: «Ты всегда помни, Макс, что я тебя люблю…» А Черубина умерла ещё раньше — в 1909 году, после дуэли Волошина и Гумилёва на Чёрной речке. Дуэли предшествовала сцена в мастерской Головина в Мариинском театре, где 19 ноября Шаляпин пел «Заклинание цветов». «Я подошёл к Гумилёву, — рассказывает Макс Волошин об этом вечере, — и дал ему пощёчину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И.Ф. Анненского: “Достоевский прав, звук пощёчины — действительно мокрый”. Гумилёв отшатнулся от меня и сказал: “Ты мне за это ответишь” (мы с ним не были на “ты”). Мне хотелось сказать: “Николай Степанович, это не брудершафт”. Но я тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: “Вы поняли?” (То есть: поняли ли — за что?) Он ответил: “Понял”».\15 А до этой сцены состоялась другая — со словами Гумилёва Лиле Дмитриевой, произнесёнными в квартире Брюлловых: «Мадемуазель, вы распространяете ложь, будто я собирался жениться на вас. Вы были моей метреской. На таковых не женятся. Это я хотел вам сказать».\16 Несколько месяцев спустя Лиля пишет Максу: «Я стою на большом распутье. Я ушла от тебя. Я не буду больше писать стихи. Я не знаю, что я буду делать. Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял её от меня навсегда потом. Пусть мои стихи будут символом любви к тебе. Я сказала всё».\17
P.S.
После дуэли на Чёрной речке были несколько лет молчания Дмитриевой как поэта, её венчание с Всеволодом Васильевым (Волей) и жизнь втроём с оккультистом и антропософом Борисом Леманом, претендовавшим на духовное руководство Лилей (и безуспешное — Волошиным), позднее — её поездка в Дорнах к доктору Штейнеру и последовавшее за этим многолетнее служение как гаранта Антропософского общества. В 1927 году и Бориса Лемана, и Лилю арестовали по обвинению в контрреволюционной деятельности (статья 58.11 УК РСФСР) именно в связи с их участием в деятельности антропософов в Петербурге (так называемой Ложи Ильи Пророка). Бориса отправили в лагерь на три года, Лилю — на три года в ссылку (после второго ареста и хлопот друзей она выбрала Ташкент). В протоколе допроса 1927 года Лиля Дмитриева пишет: «Антропософией начала заниматься 20 лет тому назад, сначала читала книжки (данные Максимилианом Александровичем Волошиным и Маргаритой Васильевной Сабашниковой). С 1912 года состою членом Антропософского общества. <…> Таковых кружков в данное время в Ленинграде четыре. Один группируется вокруг Б.А. Лемана, его жены и их близких друзей. Другой кружок связан с Б.Е. Рапгофом и его женой, третий — с Лидией Павловной Владимировой — этот кружок занимается исключительно эвритмией (антропософическое искусство танца), и четвёртый кружок – мой. Во время наших встреч мы читали лекции или книги доктора Р. Штейнера, объясняя их с антропософической точки зрения. Ничем иным мы не занимались».\18
После освобождения и перед вторым арестом — через месяц — Лиля писала Евгению Архиппову, будущему биографу и издателю: «Я была в отсутствии шесть недель, со Страстного четверга до Вознесения, это короткий срок — Николай Степанович провёл там времени много больше. Физически я разбита и душевно тоже. Пропали все мои книги, все стихи, все карточки. Вы, Евгений, единственный человек в мире, имеющий мои стихи. Судьба жестока ко мне. На этот раз Черубина умерла навеки, и вам пишет письмо её бледная тень».\19
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Погорелая Е. Черубина де Габриак. М., 2020.
2. Там же. С. 20.
3. Там же. С. 19.
4. Там же. С. 15.
5. Там же. С. 22.
6. Там же. С. 64.
7. Там же. С. 66.
8. Там же. С. 69.
9. Там же. С. 73.
10. Там же. С. 75-76.
11. Там же. С. 81.
12. Там же. С. 95.
13. Там же. С. 95-96.
14. Там же. С. 109-110.
15. Там же. С. 124.
16. Там же. С. 116.
17. Там же. С. 166.
18. Там же. С. 288-289.
19. Там же. С. 290.
Черубина родилась в Крыму – и именно Крыму (и Максу Волошину) обязана своей фамилией — «габриаками» вслед за Волошиным стали называть причудливой формы деревяшки, выброшенные на берег. Крымские травы и цветы сопровождали её письма. Крымские встречи, как и для многих тогда, да и теперь, стали важными событиями её жизни.
Детство
Говоря о детстве Лили, автор сравнивает её историю с историей пастернаковской Лары и Комаровского. «Нельзя ли предположить, что Пастернак обращался к сюжету судьбы Лили Дмитриевой — безусловно, известной ему со слов современников и, возможно, обсуждаемой в тесных кругах завсегдатаев Коктебеля — как к некоей квинтэссенции жизнетворчества Серебряного века, а к её зашкаливающе-откровенным признаниям — как к общему поэтическому камертону 1900-х годов».\2 Здесь сразу всё: влюблённость в старшего друга семьи, ревность матери, первые сексуальные эксперименты в 13 и — уже во взрослой жизни — истории о детском опыте, рассказанные любимым мужчинам. «Отзвуки этой истории ещё долго будут просвечивать в текстах Волошина»,\3 — пишет Е. Погорелая, не скрывающая своего удивления причудливыми формами взаимоотношений начала прошлого века — «тройственными союзами», инцестуальными браками и так далее
В общем, детство Лили было непростым. Она была третьим ребёнком в семье учителя чистописания Ивана Васильевича Дмитриева и его жены, акушерки Елизаветы Кузьминичны (урождённой Нагорной). Старшая сестра Лили Антонина умерла в 24 года от заражения крови, зять покончил с собой, а старший брат увлекался эфиром и в целом был довольно жесток к сестре («У них были прочно сложившиеся отношения вассала и сюзерена», «В десять [она] писала расписку, что шестнадцати лет выйдет замуж и у неё будет 24 человека детей: “…я всех их буду отдавать ему, а он их будет мучить и убивать”»\4).
Кроме того, в три года Лиля заболела костным туберкулёзом, временами не ходила совсем, а во взрослом возрасте прихрамывала. Возможно, считает автор биографии, фантазии о своей жизни и судьбе, а позднее и мистификации, были одним из способов совладания с болезнью, родительским безденежьем, ранней смертью отца, непростыми отношениями с братом и прочим недетским опытом, который ей пришлось пережить.
Дружба
Одной из самых близких подруг Лили Дмитриевой была Лидия Павловна Брюллова, внучатая племянница живописца. Девочки учились вместе в Василеостровской женской гимназии (9-я линия Васильевского острова, 6), основанной императрицей Марией Александровной. В гимназии им преподавали языки — русский, французский, немецкий, арифметику, географию, рукоделие, историю, естествознание, рисование, чистописание, танцы и пение.\5 «Лида Брюллова — почти моя сестра», — говорила Лиля. По рекомендации Лиды Лиля стала домашней учительницей пасынка Вячеслава Иванова Константина. В квартире Вячеслава Иванова на Таврической, 25, в «Башне», в марте 1908 года она познакомилась с Волошиным — и с этого времени они переписывались, обменивались теософскими книгами, стихами, историями.
В «Башне» Иванова по средам встречались представители «артистического Петербурга»: Бердяев, Бальмонт, Гиппиус, Сологуб, Кузмин, Блок, Волошин, Гумилёв, Ахматова, из Москвы приезжали Брюсов, Белый и Цветаева. В мае 1909 года Лиля пишет Волошину в Крым: «Вячеслав Иванович [Иванов] рассказал, что можно писать сонет, и другой должен ответить, повторяя рифмы, но, по возможности, избегая в одной и той же катрене (четверостишии. — Прим. ред.) одинаковых слов. На этом, кажется, все сойдут с ума. Гумилёв прислал мне сонет, и я ответила; посылаю на Ваш суд. Пришлите и Вы мне сонет».\6 О знакомстве с Гумилёвым в своей «Исповеди» Лиля пишет так: «Весной 1909 года была в большой компании на какой-то художественной лекции в Академии художеств. На этой лекции меня познакомили с Н[иколаем] Степ[ановичем], но мы вспомнили друг друга. Это был значительный вечер в “моей жизни”. Мы все поехали ужинать в “Вену”, мы много говорили с Н. Степ. — об Африке, почти в полусловах понимая друг друга, обо львах и крокодилах. Я помню, я тогда сказала очень серьёзно, потому что я ведь никогда не улыбалась: “Не надо убивать крокодилов”. Н. Степ. отвёл в сторону М[аксимилиана] А[лександровича Волошина] и спросил: “Она всегда так говорит?” — “Да, всегда”, — ответил М.А. <…> Эта маленькая глупая фраза повернула ко мне целиком Н.С. Он поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной яростью поняли, что это “встреча”, и не нам ей противиться».\7 «Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашёл себе подругу из породы лебедей», — писал Гумилёв в то время.\8
Любовь
«Единственная форма любви, знакомая Лиле, — пишет биограф Черубины, —заключалась в трагическом роковом поединке, в котором непременно нужно было стать победителем, ибо побеждённому полагались унижение и смерть».\9 В «Исповеди» Лиля пишет о Гумилёве так: «Мы стали часто встречаться, все дни мы были вместе и друг для друга. Писали стихи, ездили на “Башню” и возвращались на рассвете по просыпающемуся серо-розовому городу. Много раз просил Н[иколай] Степ[анович] выйти за него замуж, никогда не соглашалась я на это; в это время я была невестой другого, была связана жалостью к большой, непонятной мне любви. В “будни своей жизни” не хотела я вводить Н. Степ. Те минуты, которые я была с ним, я ни о чём не помнила, а потом плакала у себя дома, металась, не знала. Всей моей жизни не покрывал Н.С. <…> Воистину он больше любил меня, чем я его. Он знал, что я не его невеста, видел даже моего жениха. Ревновал. Ломал мне пальцы, а потом плакал и целовал край платья».\10 В конце мая 1909-го, в Крыму, эта история подходит к концу. Современники вспоминают, что «Гумилёв с иронией встретил любовную неудачу: в продолжение недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Он устраивал бои тарантулов. К нему было страшно подойти. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную, столь прославленную впоследствии поэму «Капитаны». После этого он выпустил пауков и уехал».\11 По свидетельству Лили, «Капитаны» были посвящены ей.
После отъезда из Коктебеля Гумилёва Волошин и Лиля, пишет её биограф, практически не расстаются. И там же, в Коктебеле, в том же 1909-м, благодаря Максу Волошину, появилась на свет Черубина де Габриак.
Рождение поэта
О рождении Черубины Волошин пишет так: «Я начну с того, с чего начинаю обычно, — с того, кто был Габриак. Габриак был морской чёрт, найденный в Коктебеле, на берегу, против мыса Мальчик. Он был выточен волнами из корня виноградной лозы и имел одну руку, одну ногу и собачью морду с добродушным выражением лица. Он жил у меня в кабинете, на полке с французскими поэтами, вместе со своей сестрой, девушкой без головы, но с распущенными волосами, также выточенной из виноградного корня, до тех пор, пока не было подарен мною Лиле. <…> Тогда он переселился в Петербург на другую книжную полку. Имя ему было дано в Коктебеле. Мы долго рылись в чертовских святцах («Демонология» Бодена) и наконец остановились на имени «Габриах». Это был бес, защищающий от злых духов. Такая роль шла к добродушному выражению нашего чёрта. <…> Лиля писала в это лето милые простые стихи, и тогда-то я ей и подарил чёрта Габриаха, которого мы в просторечье звали “Гаврюшкой”».\12 Он же говорит, что «для аристократичности Чёрт обозначил своё имя первой буквой. Впоследствии “Ч” было раскрыто. Мы долго ломали голову, ища женское имя, начинающееся на “Ч”, пока, наконец, Лиля не вспомнила об одной Брет-Гартовской героине. Она жила на корабле, была возлюбленной многих матросов и носила имя Черубины»\13. Лиля говорила от имени Черубины томным голосом, интриговала, упоминая о Черубине в третьем лице («…поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева отпускала колкости по адресу Черубины де Габриак, которая должна-де быть ужасной дурнушкой, коли не показывается своим истосковавшимся поклонникам»\14).
Смерть поэта
Умерла Елизавета Ивановна от рака желудка в ночь на 5 декабря 1928 года, в 41 год, в Ташкенте, и месяца за два до смерти успела черкнуть Волошину: «Ты всегда помни, Макс, что я тебя люблю…» А Черубина умерла ещё раньше — в 1909 году, после дуэли Волошина и Гумилёва на Чёрной речке. Дуэли предшествовала сцена в мастерской Головина в Мариинском театре, где 19 ноября Шаляпин пел «Заклинание цветов». «Я подошёл к Гумилёву, — рассказывает Макс Волошин об этом вечере, — и дал ему пощёчину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И.Ф. Анненского: “Достоевский прав, звук пощёчины — действительно мокрый”. Гумилёв отшатнулся от меня и сказал: “Ты мне за это ответишь” (мы с ним не были на “ты”). Мне хотелось сказать: “Николай Степанович, это не брудершафт”. Но я тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: “Вы поняли?” (То есть: поняли ли — за что?) Он ответил: “Понял”».\15 А до этой сцены состоялась другая — со словами Гумилёва Лиле Дмитриевой, произнесёнными в квартире Брюлловых: «Мадемуазель, вы распространяете ложь, будто я собирался жениться на вас. Вы были моей метреской. На таковых не женятся. Это я хотел вам сказать».\16 Несколько месяцев спустя Лиля пишет Максу: «Я стою на большом распутье. Я ушла от тебя. Я не буду больше писать стихи. Я не знаю, что я буду делать. Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял её от меня навсегда потом. Пусть мои стихи будут символом любви к тебе. Я сказала всё».\17
P.S.
После дуэли на Чёрной речке были несколько лет молчания Дмитриевой как поэта, её венчание с Всеволодом Васильевым (Волей) и жизнь втроём с оккультистом и антропософом Борисом Леманом, претендовавшим на духовное руководство Лилей (и безуспешное — Волошиным), позднее — её поездка в Дорнах к доктору Штейнеру и последовавшее за этим многолетнее служение как гаранта Антропософского общества. В 1927 году и Бориса Лемана, и Лилю арестовали по обвинению в контрреволюционной деятельности (статья 58.11 УК РСФСР) именно в связи с их участием в деятельности антропософов в Петербурге (так называемой Ложи Ильи Пророка). Бориса отправили в лагерь на три года, Лилю — на три года в ссылку (после второго ареста и хлопот друзей она выбрала Ташкент). В протоколе допроса 1927 года Лиля Дмитриева пишет: «Антропософией начала заниматься 20 лет тому назад, сначала читала книжки (данные Максимилианом Александровичем Волошиным и Маргаритой Васильевной Сабашниковой). С 1912 года состою членом Антропософского общества. <…> Таковых кружков в данное время в Ленинграде четыре. Один группируется вокруг Б.А. Лемана, его жены и их близких друзей. Другой кружок связан с Б.Е. Рапгофом и его женой, третий — с Лидией Павловной Владимировой — этот кружок занимается исключительно эвритмией (антропософическое искусство танца), и четвёртый кружок – мой. Во время наших встреч мы читали лекции или книги доктора Р. Штейнера, объясняя их с антропософической точки зрения. Ничем иным мы не занимались».\18
После освобождения и перед вторым арестом — через месяц — Лиля писала Евгению Архиппову, будущему биографу и издателю: «Я была в отсутствии шесть недель, со Страстного четверга до Вознесения, это короткий срок — Николай Степанович провёл там времени много больше. Физически я разбита и душевно тоже. Пропали все мои книги, все стихи, все карточки. Вы, Евгений, единственный человек в мире, имеющий мои стихи. Судьба жестока ко мне. На этот раз Черубина умерла навеки, и вам пишет письмо её бледная тень».\19
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Погорелая Е. Черубина де Габриак. М., 2020.
2. Там же. С. 20.
3. Там же. С. 19.
4. Там же. С. 15.
5. Там же. С. 22.
6. Там же. С. 64.
7. Там же. С. 66.
8. Там же. С. 69.
9. Там же. С. 73.
10. Там же. С. 75-76.
11. Там же. С. 81.
12. Там же. С. 95.
13. Там же. С. 95-96.
14. Там же. С. 109-110.
15. Там же. С. 124.
16. Там же. С. 116.
17. Там же. С. 166.
18. Там же. С. 288-289.
19. Там же. С. 290.