Не люблю недели напролёт метаться, как хищник в зоопарке, по своей обжитой, комфортабельной клетке: по коридору, мимо застеклённого книжного шкафа, на кухню, на звук закипающего чайника; или в спальню, к телефону и монитору компьютера. Я — по своей природе — странствующая особь: редкий месяц проходит без бегства, без многодневной отлучки. Мой дом кажется нежилым; в нём так мало мебели, что даже пыли нечем поживиться. А я, как правило, застреваю в нём лишь для того, чтобы накопить сил, зализать раны, поспать или проверить почту. Но, покуда я бодрствую, на периферии моего зрения постоянно присутствует развлечение и помеха — тот, другой, полупрозрачный за матовым стеклом.
Наши квартиры — зеркальные близнецы, соединённые — или разделённые? — дверью с мутным прямоугольником посредине. Кому могла прийти в голову столь смелая и нелепая мысль — соединить два жилища, две жизни смотровым отверстием, навязать каждому из нас постылого сиамского близнеца? С раздражением и досадой я ловлю себя на том, что прислушиваюсь к шагам соседа. И, стоит мне замешкаться у двери, тут же и он оказывается по ту сторону преграды — тоже, должно быть, всматривается, напрягая зрение…
Что видит он? Силуэт высокого, сутулого, довольно мрачного типа, погружённого в собственные мысли. Силуэт особенный: летом на мне длинное одеяние похожее на арабскую галабею и вольно облекающее голое тело; зато зимой моя униформа — заурядные джинсы и свитер, иногда — шарф на простуженном горле (уязвимое устье мыслящей трости, ветром колеблемой!). Тот, за дверью, давно распознал чужака, вообразил картины моего холостого быта, весь этот живописный гуманитарный бардак. Он видел такое в кино: книжные полки с металлическими фигурками и камушками яшмы, яркие пластиковые папки, слабые лампочки на гибких шеях. И фотографии морей по стенам.
А что вижу я, а больше угадываю? Плебея, одутловатую рыбку в сетях будней. Человека, придавленного необходимостью платить по счетам. Подкаблучника (временами тенью мелькает позади него упитанная спутница жизни и что-то укоризненно бубнит — к счастью, слов не слышно).
Иногда меня спозаранку будит его тусклый голос, не умеющий заканчивать необязательных фраз; порой ему не даёт покоя музыка, которую мне приспичило слушать в неурочный час. Словно два корабля, сцепленных абордажными крючьями, мы продолжаем путь бок о бок — каждый на своей плавучей посудине, с собственным багажом.
Я лгу себе, что свободен, что живу так, как мне хочется — и с неприязнью предполагаю за мутной пе репонкой другую жизнь, подчинённую правилам и обязательствам. В третьем часу ночи, взбаламученный прочитанным или придуманным, я отправляюсь пить чай на кухню, мимо укоризненной соседской двери, за которой социальные муравьи восстанавливают силы для нового трудового дня: в спёртом воздухе спальни ещё витают заботы дня предыдущего и понесённые обиды заставляют ворочаться с боку на бок и вздыхать, не просыпаясь. Уезжая в очередное путешествие, возвращаясь обратно — воодушевлённый, припорошённый счастьем и дорожной пылью, — я нахожу соседа всегда всё в той же фазе жизни, имеющей строгие очертания: он маячит силуэтом в белой раме, то ли приветствуя моё возвращение, то ли пытаясь разглядеть, изменили ли странствия моё лицо — неопределённое смуглое пятно на уровне его глаз.
У меня в холодильнике — три бутылки соевого соуса, водка и засохший лимон. И кусочек окаменевшего пармезана. У него, как мне кажется, — кастрюля борща, лекарства жены, пельмени в морозилке. У меня в ванной — разноцветные соли и пена для душистых омовений. У них — перекись водорода, стиральные порошки и пластмассовые тазы.
Живущие в странной сцепке, мы с ним дальше друг от друга, чем кто бы то ни было.
Иногда мне хочется эффектным ударом разбить стекло, по плечо засунуть руку в чужую жизнь и дотронуться да него, за шиворот застиранной рубахи втащить в своё богемное пространство или хотя бы получше разглядеть…
Но, говорят, разбитое зеркало — плохая примета!
Опубликовано: Инструментариум. Вып. 8. Такие разные # Я: личность, индивидуальность, точка сборки. М.: ФЦГП, 2024. С. 6.