В один из дней октября 1941 года по городу Уфе шёл человек в пальто и без головного убора.
На пересечении улиц Гоголя и Коммунистической человек остановился. Было видно, что он чем-то изрядно раздосадован.
— Гражданка, — обратился он к проходившей мимо молодой мамаше с коляской, — я пребываю в абсолютно отчаянном положении!
От неожиданности женщина остановилась как вкопанная.
— Что, извините?
— Да-да, я нахожусь в безнадёжном положении!
— Что случилось, товарищ?
— У меня украли чемодан, — с трудом выдавил из себя человек в пальто и закрыл лицо ладонями, — в нём вся моя жизнь!
— Жизнь в чемодане?
— Именно!
— Даже если это так, во что мне верится с трудом, то убиваться из-за этого не следует. — Женщина качнула коляску вперёд. — Бывает, не переживайте. Вот у моего мужа на первомайской демонстрации украли кошелёк с деньгами и партбилет. Последствия были ужасны… Я про партбилет, разумеется.
— Боже, о чём вы говорите! В чемодане были мои рукописи! — Человек горестно затрясся.
— Рукописи? Вы писатель?
— Да.
— И какая же ваша фамилия?
— Климентов.
— Климентов? Не знаю такого писателя.
— А кого вы, позвольте полюбопытствовать, знаете?
— Ну, если из современников, то Горького знаю, Фадеева, Серафимовича…
— Да, и они тоже писателя, — задумчиво проговорил человек в пальто и без головного убора.
Затем, резко подойдя к женщине почти вплотную, он смущённо проговорил:
— Простите, я хотел бы ущипнуть вашего славного малыша!
— Вы сумасшедший?
— Нисколько…
— А меня, товарищ, вы не хотите ущипнуть?
— Нет, вас не хочу, хочу ущипнуть только вашего безмятежного малыша, этого сокровенного человечка, перед которым открыта новая бездна, новый блистающий мир!
— Гражданин, немедленно оставьте нас в покое, или я позову милицию…
После этих слов лицо человека по фамилии Климентов стало ещё более печальным. Он растерянно развёл руками, поклонился и стал пятиться назад, приговаривая при этом:
— Простите, простите меня…
Вернувшись домой, молодая женщина рассказала о происшедшем своему мужу Донату Исааковичу Мечику и свекрови Раисе Рафаиловне.
— Писатель Климентов, говоришь? – переспросил жену Донат Исаакович.
— Да… что-то не слышала о таком.
— Это Андрей Платонов. Его повесть «Впрок» в «Красной нови» напечатали, а товарищ Сталин его «сволочью» обозвал.
— Боже мой, — всплеснула руками Раиса Рафаиловна, — и он ущипнул нашего Серёженьку?
— Кто? Сталин?
— Не говори глупости, Донат! Этот, как там его, Климентов?
— Ещё чего не хватало! – загадочно улыбнулась молодая женщина и наклонилась к малышу, который мирно спал в своей коляске.
Серёжа Мечик родился 3 сентября 1941 года в Уфе, в доме № 56 по улице Гоголя, куда из Ленинграда в эвакуацию приехали его родители и бабушка.
Здесь Мечики оказались благодаря содействию депутата Верховного Совета СССР, народной артистки СССР Екатерины Павловны Корчагиной-Александровской, которая обратилась в Башсовнарком с просьбой оказать помощь ленинградской актрисе Норе Довлатовой, эвакуированной с семьёй в Уфу.
Дом, в котором поселилась Мечики-Довлатовы, был построен в 1930-х годах в стиле позднего конструктивизма для сотрудников НКВД. Здесь во дворе круглосуточно дежурил милиционер, и из окна кухни можно было наблюдать, как он под дождём или снегом, на пронизывающем ветру или на июльской жаре отмеривал расстояние от подъезда к подъезду, от дверей чёрного хода к коллектору мусоропровода и обратно, а затем замирал в проёме арки, выходившей на улицу.
Владельцем квартиры № 20 на третьем этаже дома № 56 по улице Гоголя, где и поселились Мечики-Довлатовы, был товарищ Копчунас, который, как и всякий прибалт, предпочитал мрачно выпивать в одиночестве.
Правда, курить он всегда выходил на кухню, видимо, чтобы пообщаться с контингентом, тем более что людей театра он встречал нечасто.
Неспешно открывал форточку, садился на подоконник, долго смотрел на несшего свою вахту дворового милиционера, а потом начинал говорить, вернее, бубнить. Прибалтийский акцент добавлял его повести депрессивной размеренности и невыносимого уныния.
Самым его благодарным слушателем в коммуналке была, как ни странно, Раиса Рафаиловна.
— Вот ведь как странно получается, Раиса Рафаиловна, вы жена врага народа, и семья ваша – семья врага народа, а я тут с вами разговариваю по душам, и живёте вы у меня…
Формально «врагом народа» в семье Мечиков был дед, муж Раисы Рафаиловны — Исаак Моисеевич Мечик, расстрелянный в январе 1938 года.
О своей родословной Сергей Довлатов писал так: «Наш прадед Моисей был крестьянином из деревни Сухово. Еврей-крестьянин — сочетание, надо отметить, довольно редкое. На Дальнем Востоке такое случалось».
— И вот как мне с этим быть? – не унимался Копчунас.
Не получив ответа на свой сакраментальный вопрос, он угрожающе замолкал.
— Мы вам так благодарны, Йонас Вайткусович, за то, что приютили нас у себя, — нарушала тягостную тишину Раиса Рафаиловна, — что бы мы без вас делали…
— Меня тут благодарить не за что, — еще более мрачнел Копчунас. — Мне партия приказала вас поселить, я и поселил, а приказала бы расстрелять как врагов народа, в расход пустил бы, не задумываясь, хотя вы, я вижу, люди хорошие, хоть и еврейской нации, но партии видней.
С этими словами Копчунас захлопывал форточку и уходил к себе в комнату, где допоздна разбирал, чистил и вновь собирал свой табельный ТТ, из которого он и застрелится в марте 1953 года, когда ему предъявят обвинение в подготовке заговора литовских буржуазных националистов с целью совершения государственного переворота.
А Раиса Рафаиловна возвращалась к себе и думала, почему этот Андрей Платонов захотел ущипнуть её внука, а может быть, даже и ущипнул его на самом деле…
Версия первая: писатель Климентов, более известный как Платонов, которого тов. Сталин обозвал «сволочью», не ущипнул годовалого Серёжу Довлатова, потому что его мама Нора Сергеевна Довлатова (Довлатян) решительно пресекла эту попытку неведомого ей гражданина, назвавшегося писателем.
Версия вторая: Андрей Платонович Платонов всё-таки ущипнул Серёженьку на пересечении улиц Коммунистической и Гоголя (сам он, кстати, жил в паре кварталов отсюда, на улице Амурской, 35), — нет, не доверяла Раиса Рафаиловна своей невестке. А посему это свершилось по ходу дела, в порядке вещей, практически незаметно. И Нора даже не подняла крик, не позвала милицию (хотя бы того постового, что нёс дежурство во дворе её дома), потому что, услышав словосочетание «сокровенный человечек», изумилась до беспамятства, ведь так её сына ещё никто никогда не называл.
Ущипнул Платонов и удалился со словами «простите, простите меня».
— Вот сволочь! Куда только мать смотрела! — грохнула Раиса Рафаиловна принесённый с кухни чайник на стол, да так, что Серёжа проснулся и заплакал…
В доме на Гоголя семья Мечиков-Довлатовых прожила под присмотром товарища Копчунаса около года вплоть до того момента, когда в составе труппы Ленинградского академического театра драмы имени А.С. Пушкина (ныне Александринка), в котором служил Донат Исаакович, не эвакуировалась дальше на восток в Новосибирск, а вернее, в Сталинск (ныне Новокузнецк), где отец Серёжи получил должность ассистента режиссёра и завлита местного театра «Красный факел», где он принял участие в постановке пьесы в стихах лауреата двух Сталинских премий Владимира Александровича Соловьёва «Фельдмаршал Кутузов».
Впоследствии Нора Сергеевна, конечно, рассказывала своему сыну про Уфу, про Климентова, про то, как они жили на пересечении Гоголя и Коммунистической. Серёжа слушал мать и понимал, что присутствует при рождении мифа. Может быть, поэтому так больше в Уфу он и не приехал, ведь миф и реальность — «две вещи несовместные», как гений и злодейство, например.
Фото Алексея Ковалёва: в Довлатовском дворе. 2024.