Когда экономист говорит о России, он в первую очередь вспоминает о богатстве её ресурсов, об обширной территории, о роли российских энергоносителей в мировой системе производства. Когда историк говорит о России, он перечисляет войны, великих государственных деятелей, вроде Петра Первого или Екатерины Великой, и грандиозные события, оказавшие влияние на весь мир — такие, как революция 1917-го года или первый полёт в космос. Когда Россию вспоминает культуролог, он, в зависимости от сферы своих интересов, не может не упомянуть нашу великую литературу, кинематограф, художественные достижения русского авангарда или всемирно известный балет.
Но не с этого начинает обычный человек, впервые посетивший Россию: он, как правило, говорит об оказанном ему тёплом приёме, о дружелюбии, сердечности, отзывчивости русских, их готовности открыть душу приезжему, представителю другого народа. Многие с первого же визита заводят себе друзей, с которыми потом будут с удовольствием поддерживать связь, самую неформальную и дружескую. В «империализме», высокомерии или неприветливости русских, как правило, обвиняют лишь те, для кого само существование России неприемлемо, кто сам не отличается добросовестным и доброжелательным отношением к нашей стране.
Тяжёлый, во многом трагический опыт, который пережила Россия за время своего существования — бесконечные войны, жестокие социальные эксперименты и периоды травли и изоляции – не смогли вытеснить из русского национального характера тех черт, которые так украшают короткую жизнь на земле: милосердия, великодушия, дружелюбия, сострадания. Английская присказка «ничего личного» (nothing personal) — это определённо не про нас. У нас всё — «личное», во всё мы привносим ярко окрашенные эмоции: в политику, в отношения с властью, в бизнес, даже в травматический опыт войны. Глава государства у нас почти всегда — «отец», иногда несправедливый и даже рождающий детское чувство протеста, но всё же – наш, «Богом данный» (родителей же не выбирают!).
С партнёрами по бизнесу мы не только зарабатываем деньги, но также ездим на рыбалку, ходим в баню, ругаемся и миримся совершенно по-семейному; и предательство переживаем остро, потому что «в семье так не поступают». Даже отношение к другим государствам у нас, как правило, продиктовано эмоциями: мы постоянно ищем среди них «друзей» (и это временами нас подводит), горячо сочувствуем их несчастьям, готовы нерасчётливо, без оглядки делиться с ними всем, готовы принимать и опекать их детей, приехавших к нам на учёбу.
Тем острей и неприязненней мы воспринимаем цинизм, лицемерие и высокомерие, которые во многом определяют международную атмосферу наших дней. Горечь от сознания того факта, что наше исконное дружелюбие, готовность уступать ради мира и солидарности были восприняты как слабость, как повод теснить нас всё дальше, при этом пожирая наши дешёвые энергоресурсы, — эта горечь последние годы усиливалась, росла и наконец совершенно заслонила память о былом союзничестве, об общей истории и славных совместных победах. Мы так любили французское кино! — но сегодня восприятие французской культуры совершенно отравлено встречной ненавистью, глупыми, вздорными демаршами французских политиков. Мы ценой огромных нравственных усилий внутренне примирились с народом Германии, дважды за столетие приходившим на нашу землю с оружием, — но сегодня немецкие снаряды снова рвутся в наших городах, убивая стариков и детей. Что уж говорить о заокеанском дядюшке, который, кажется, всерьёз уверовал в «злых русских», придуманных и воплощённых Голливудом! «Вам нет места на земле, подчинитесь или умрите!» — таков вердикт мирового гегемона, желающего всем диктовать свою волю. И вся эта вакханалия лжи, ненависти и насилия называется «борьбой за свободу и права человека»!
Мы, живущие в России, ощущаем, что открытое столкновение со злом, которое сегодня становится главным содержанием международной политики, не только не побуждает нас подражать нашим противникам в цинизме, в жестокости и лживости — наоборот, оно многократно повышает ценность человечности, верности идеалам, ценность добра как главного источника счастья жить на земле.
2.
Слово «человечность» кажется интуитивно понятным, а смысл его — очевидным. Но мы, говоря о том, что человечность лежит в основании нашей системы ценностей, описываем её содержание через множество других, семантически с ней связанных понятий. Облако ценностей, включённых нами в объединяющую их ценность человечности, вобрало в себя такие понятия, как:
· милосердие, великодушие, гуманность;
· доброжелательность, деликатность, уважение, бережное отношение к другим;
· любовь, братство, эмоциональная связь, человеческое тепло;
· понимание, эмпатия, сочувствие, сопереживание;
· самоотдача, самоотверженность, способность на жертвенный поступок;
· заботливость, поддержка, утешение;
· честь и достоинство.
Каждая из этих ценностей воспета в древних религиозных текстах, в лирических стихах и знаменитых романах; никто не подвергает сомнению их значимость и этическую красоту. И, тем не менее, современная нам практика межчеловеческого общения как будто двумя руками отталкивает от себя эти прекрасные дары, словно стыдится их. Нам внушают, что великодушие — это слабость, жертва — глупость, любовь — самообман. И что же предлагают нам взамен? — амбициозность (честолюбие), независимость (самоизоляцию), жёсткое отстаивание собственных интересов (одиночество). Бога нет — небеса пусты, человек предоставлен сам себе; друзей нет — есть деловые партнёры; нет и греха — есть простительные слабости, индивидуальные особенности, которые надо холить и лелеять: в них — главная услада короткой и бессмысленной жизни. Нет и родины — есть место проживания, которое можно в любой момент сменить на другое, более комфортное. И, конечно, погибнуть, защищая родину — это самое глупое, что может сделать человек со своей единственной, драгоценной жизнью…
И что же, стал ли человек, освобождённый ото всех обязанностей и обязательств, счастливее, радостнее, спокойнее? Чувствует ли он опору под ногами, уверенность в себе, в своём будущем? Победил ли он страх смерти?
Ответ очевиден: человек XXI века больше, чем когда бы то ни было, одержим страхами, страдает от одиночества, боится довериться своему ближнему, снова и снова терпит поражение в столкновении с разнообразными вызовами реальной жизни. Не сумев в ней устроиться, не надеясь на будущее, он с головой уходит в виртуальный мир компьютера, или того хуже — травит себя наркотиками, тонет в депрессии или даёт выход внутренней агрессии, воюя за чужие интересы или громя витрины собственных городов.
Такова цена отказа от человечности, от древних проверенных рецептов счастья, радости и осмысленности бытия.
3.
У европейцев есть своё, альтернативное слово для того, что мы называем «человечностью»; и слово это — гуманизм. В России им тоже широко пользуются, вкладывая в него собственный смысл. Кажется, кто станет возражать против гуманного отношения к военнопленным, против проявления гуманности в сфере правосудия, в практике человеческого общения? И всё же корректное понимание «гуманизма» неотделимо от той системы идей, внутри которой он родился и возвысился.
Несколько веков назад амбициозный проект Просвещения сверг с пьедестала Бога, а на его место водрузил Человека, как новое высшее существо, единственное мерило добра и зла. Изучая Человека, его слабости, желания и мотивы, западная научная мысль всё больше поддавалась желанию «дать человеку то, чего он хочет». Не были услышаны те мудрецы, которые, исследуя глубины человеческой души, указывали на противоречивость, на внутреннюю слабость человека, на необходимость воодушевлять его на усилие, на преодоление себя ради высших целей, выходящих за пределы отмерянного ему срока жизни.
Доктрина гуманизма, которую при её рождении радостно приветствовали лучшие умы Европы, привела в наши дни к парадоксальным результатам. Вместо освобождения она сковала человека по рукам и ногам путами его же собственных слабостей; вместо счастья и «братства» обрекла его на одиночество, разобщённость, растерянность перед лицом экзистенциальных угроз. Современный человек, бенефициар гуманизма, уже ни в чём не уверен: он не может определиться, к какому полу принадлежит, чего хочет, кому верит. Разрушая свой главный оплот, семью, отказываясь от рождения детей, презирая своё государство, ища забвения в наркотиках, он сделался круглым сиротой в замусоренном, опасном, забывшем Бога мире.
В романе Фёдора Достоевского мы находим предельное выражение этой установки: «Если Бога нет, то всё дозволено!». Но то, что мы, освобождённые от чувства долга, сотворим с собой и с окружающим нас миром, нас же и погубит.
Чем более неуютным становится мир постгуманизма, тем острее мы, наследники русской духовности и человечности, ощущаем себя носителями традиционных ценностей — бóльшими европейцами, чем сегодняшние англичане, французы и немцы. Их великие писатели и мыслители — Диккенс, Шекспир, Флобер, Стендаль, Гёте, Томас Манн — говорят с нами на одном ценностном языке. Мы их понимаем, слышим, мы разделяем их отношение к жизни, готовы воспринять их заповеди. Мы уж точно не станем переписывать их страницы, вымарывать «неправильных» героев, навязывать им нелепые трактовки в угоду модным теориям и безумным лозунгам.
Уж лучше мы будем работать над тем, чтобы стимулировать здоровый иммунитет к расчеловечиванию у своего народа и у тех народов-единомышленников, которые дорожат своей самобытностью, своим наследием, своей духовной традицией.
4.
Когда на пороге нового тысячелетия выяснилось, что проект «гуманизма» дал неудовлетворительные результаты, закономерно возникла идея «улучшить» несовершенного человека, заменить его части, одну за другой, более совершенными, а главное — бессмертными. Началось соревнование самых дерзких проектов по вживлению в человека кибернетических модулей, а в перспективе — по «оцифровке» человеческой личности, переносе её в не знающую смерти и болезней метавселенную.
Начиналось всё с очень человечного желания помочь тем, кто потерял какую-то часть своего естества — руку, ногу, дар членораздельной речи. Компьютерные протезы, всё более совершенные, и вживлённые микрочипы возвращали к жизни травмированных, продлевали человеческую жизнь, возвращали ей полноту. Но чем дальше заходила наука в желании компенсировать природу там, где она «не справилась с задачей», тем острее становились этические вопросы допустимого и дозволенного. Удивительным образом гуманная затея помочь людям с ограниченными возможностями превращалась в стремление избавить совершенно здоровых людей от необходимости делать над собой усилие, преодолевать лень, немощь, адаптироваться к собственному возрасту и физическим кондициям. Те самые вызовы, которые на всём протяжении нашей истории обеспечивали развитие личности, победу над инфантилизмом, вызревание и возвышение человеческой души, теперь механически устранялись, оставляя человека в нравственном отношении лишь личинкой, туманной тенью нереализованного замысла.
Случайно или нет триумф технологий, блестящие открытия в цифровой области совпали с невиданным обострением межрасовых, межэтнических, межгосударственных конфликтов, со вспышками гражданского насилия, с эпидемиями психических и физических недугов. Мир не только не стал более безопасным, просвещённым и гуманным — он вернул в повестку самые главные, жгучие вопросы морали, человеческого достоинства и ответственности. В воздухе всем как будто стало не хватать кислорода, чего-то живительного, природного – традиционного. Мир вспомнил о ценностях, которыми жил, затосковал о самом доступном и самом дефицитном сегодня — о человечности.
Чем более неуютным становится мир «постгуманизма», тем острее мы, наследники русской духовности и культуры, ощущаем себя носителями традиционных ценностей – бóльшими европейцами, чем сегодняшние англичане, французы и немцы. Их великие писатели и мыслители – Диккенс, Шекспир, Флобер, Стендаль, Гёте, Томас Манн – говорят с нами на одном ценностном языке. Мы их понимаем, слышим, мы разделяем их отношение к жизни, готовы воспринять их заповеди. Мы не станем переписывать их страницы, вымарывать «неправильных» героев, навязывать им нелепые трактовки в угоду модных теорий и безумных лозунгов.
Уж лучше мы будем работать над тем, чтобы стимулировать здоровый иммунитет к расчеловечиванию у своего народа и у тех народов-единомышленников, которые дорожат своей самобытностью, своим наследием, своей духовной традицией.
Россия легла мостом между Западом и Востоком, между Европой и Азией. Сегодня она готова также стать мостом между прошлым и будущим, между миром новых революционных технологий и по-прежнему драгоценным и желанным миром людей.
Полный текст статьи читайте также в брошюре, выпущенной к специальной секции ФЦГП на V Международном форуме муниципалитетов БРИКС+
Но не с этого начинает обычный человек, впервые посетивший Россию: он, как правило, говорит об оказанном ему тёплом приёме, о дружелюбии, сердечности, отзывчивости русских, их готовности открыть душу приезжему, представителю другого народа. Многие с первого же визита заводят себе друзей, с которыми потом будут с удовольствием поддерживать связь, самую неформальную и дружескую. В «империализме», высокомерии или неприветливости русских, как правило, обвиняют лишь те, для кого само существование России неприемлемо, кто сам не отличается добросовестным и доброжелательным отношением к нашей стране.
Тяжёлый, во многом трагический опыт, который пережила Россия за время своего существования — бесконечные войны, жестокие социальные эксперименты и периоды травли и изоляции – не смогли вытеснить из русского национального характера тех черт, которые так украшают короткую жизнь на земле: милосердия, великодушия, дружелюбия, сострадания. Английская присказка «ничего личного» (nothing personal) — это определённо не про нас. У нас всё — «личное», во всё мы привносим ярко окрашенные эмоции: в политику, в отношения с властью, в бизнес, даже в травматический опыт войны. Глава государства у нас почти всегда — «отец», иногда несправедливый и даже рождающий детское чувство протеста, но всё же – наш, «Богом данный» (родителей же не выбирают!).
С партнёрами по бизнесу мы не только зарабатываем деньги, но также ездим на рыбалку, ходим в баню, ругаемся и миримся совершенно по-семейному; и предательство переживаем остро, потому что «в семье так не поступают». Даже отношение к другим государствам у нас, как правило, продиктовано эмоциями: мы постоянно ищем среди них «друзей» (и это временами нас подводит), горячо сочувствуем их несчастьям, готовы нерасчётливо, без оглядки делиться с ними всем, готовы принимать и опекать их детей, приехавших к нам на учёбу.
Тем острей и неприязненней мы воспринимаем цинизм, лицемерие и высокомерие, которые во многом определяют международную атмосферу наших дней. Горечь от сознания того факта, что наше исконное дружелюбие, готовность уступать ради мира и солидарности были восприняты как слабость, как повод теснить нас всё дальше, при этом пожирая наши дешёвые энергоресурсы, — эта горечь последние годы усиливалась, росла и наконец совершенно заслонила память о былом союзничестве, об общей истории и славных совместных победах. Мы так любили французское кино! — но сегодня восприятие французской культуры совершенно отравлено встречной ненавистью, глупыми, вздорными демаршами французских политиков. Мы ценой огромных нравственных усилий внутренне примирились с народом Германии, дважды за столетие приходившим на нашу землю с оружием, — но сегодня немецкие снаряды снова рвутся в наших городах, убивая стариков и детей. Что уж говорить о заокеанском дядюшке, который, кажется, всерьёз уверовал в «злых русских», придуманных и воплощённых Голливудом! «Вам нет места на земле, подчинитесь или умрите!» — таков вердикт мирового гегемона, желающего всем диктовать свою волю. И вся эта вакханалия лжи, ненависти и насилия называется «борьбой за свободу и права человека»!
Мы, живущие в России, ощущаем, что открытое столкновение со злом, которое сегодня становится главным содержанием международной политики, не только не побуждает нас подражать нашим противникам в цинизме, в жестокости и лживости — наоборот, оно многократно повышает ценность человечности, верности идеалам, ценность добра как главного источника счастья жить на земле.
2.
Слово «человечность» кажется интуитивно понятным, а смысл его — очевидным. Но мы, говоря о том, что человечность лежит в основании нашей системы ценностей, описываем её содержание через множество других, семантически с ней связанных понятий. Облако ценностей, включённых нами в объединяющую их ценность человечности, вобрало в себя такие понятия, как:
· милосердие, великодушие, гуманность;
· доброжелательность, деликатность, уважение, бережное отношение к другим;
· любовь, братство, эмоциональная связь, человеческое тепло;
· понимание, эмпатия, сочувствие, сопереживание;
· самоотдача, самоотверженность, способность на жертвенный поступок;
· заботливость, поддержка, утешение;
· честь и достоинство.
Каждая из этих ценностей воспета в древних религиозных текстах, в лирических стихах и знаменитых романах; никто не подвергает сомнению их значимость и этическую красоту. И, тем не менее, современная нам практика межчеловеческого общения как будто двумя руками отталкивает от себя эти прекрасные дары, словно стыдится их. Нам внушают, что великодушие — это слабость, жертва — глупость, любовь — самообман. И что же предлагают нам взамен? — амбициозность (честолюбие), независимость (самоизоляцию), жёсткое отстаивание собственных интересов (одиночество). Бога нет — небеса пусты, человек предоставлен сам себе; друзей нет — есть деловые партнёры; нет и греха — есть простительные слабости, индивидуальные особенности, которые надо холить и лелеять: в них — главная услада короткой и бессмысленной жизни. Нет и родины — есть место проживания, которое можно в любой момент сменить на другое, более комфортное. И, конечно, погибнуть, защищая родину — это самое глупое, что может сделать человек со своей единственной, драгоценной жизнью…
И что же, стал ли человек, освобождённый ото всех обязанностей и обязательств, счастливее, радостнее, спокойнее? Чувствует ли он опору под ногами, уверенность в себе, в своём будущем? Победил ли он страх смерти?
Ответ очевиден: человек XXI века больше, чем когда бы то ни было, одержим страхами, страдает от одиночества, боится довериться своему ближнему, снова и снова терпит поражение в столкновении с разнообразными вызовами реальной жизни. Не сумев в ней устроиться, не надеясь на будущее, он с головой уходит в виртуальный мир компьютера, или того хуже — травит себя наркотиками, тонет в депрессии или даёт выход внутренней агрессии, воюя за чужие интересы или громя витрины собственных городов.
Такова цена отказа от человечности, от древних проверенных рецептов счастья, радости и осмысленности бытия.
3.
У европейцев есть своё, альтернативное слово для того, что мы называем «человечностью»; и слово это — гуманизм. В России им тоже широко пользуются, вкладывая в него собственный смысл. Кажется, кто станет возражать против гуманного отношения к военнопленным, против проявления гуманности в сфере правосудия, в практике человеческого общения? И всё же корректное понимание «гуманизма» неотделимо от той системы идей, внутри которой он родился и возвысился.
Несколько веков назад амбициозный проект Просвещения сверг с пьедестала Бога, а на его место водрузил Человека, как новое высшее существо, единственное мерило добра и зла. Изучая Человека, его слабости, желания и мотивы, западная научная мысль всё больше поддавалась желанию «дать человеку то, чего он хочет». Не были услышаны те мудрецы, которые, исследуя глубины человеческой души, указывали на противоречивость, на внутреннюю слабость человека, на необходимость воодушевлять его на усилие, на преодоление себя ради высших целей, выходящих за пределы отмерянного ему срока жизни.
Доктрина гуманизма, которую при её рождении радостно приветствовали лучшие умы Европы, привела в наши дни к парадоксальным результатам. Вместо освобождения она сковала человека по рукам и ногам путами его же собственных слабостей; вместо счастья и «братства» обрекла его на одиночество, разобщённость, растерянность перед лицом экзистенциальных угроз. Современный человек, бенефициар гуманизма, уже ни в чём не уверен: он не может определиться, к какому полу принадлежит, чего хочет, кому верит. Разрушая свой главный оплот, семью, отказываясь от рождения детей, презирая своё государство, ища забвения в наркотиках, он сделался круглым сиротой в замусоренном, опасном, забывшем Бога мире.
В романе Фёдора Достоевского мы находим предельное выражение этой установки: «Если Бога нет, то всё дозволено!». Но то, что мы, освобождённые от чувства долга, сотворим с собой и с окружающим нас миром, нас же и погубит.
Чем более неуютным становится мир постгуманизма, тем острее мы, наследники русской духовности и человечности, ощущаем себя носителями традиционных ценностей — бóльшими европейцами, чем сегодняшние англичане, французы и немцы. Их великие писатели и мыслители — Диккенс, Шекспир, Флобер, Стендаль, Гёте, Томас Манн — говорят с нами на одном ценностном языке. Мы их понимаем, слышим, мы разделяем их отношение к жизни, готовы воспринять их заповеди. Мы уж точно не станем переписывать их страницы, вымарывать «неправильных» героев, навязывать им нелепые трактовки в угоду модным теориям и безумным лозунгам.
Уж лучше мы будем работать над тем, чтобы стимулировать здоровый иммунитет к расчеловечиванию у своего народа и у тех народов-единомышленников, которые дорожат своей самобытностью, своим наследием, своей духовной традицией.
4.
Когда на пороге нового тысячелетия выяснилось, что проект «гуманизма» дал неудовлетворительные результаты, закономерно возникла идея «улучшить» несовершенного человека, заменить его части, одну за другой, более совершенными, а главное — бессмертными. Началось соревнование самых дерзких проектов по вживлению в человека кибернетических модулей, а в перспективе — по «оцифровке» человеческой личности, переносе её в не знающую смерти и болезней метавселенную.
Начиналось всё с очень человечного желания помочь тем, кто потерял какую-то часть своего естества — руку, ногу, дар членораздельной речи. Компьютерные протезы, всё более совершенные, и вживлённые микрочипы возвращали к жизни травмированных, продлевали человеческую жизнь, возвращали ей полноту. Но чем дальше заходила наука в желании компенсировать природу там, где она «не справилась с задачей», тем острее становились этические вопросы допустимого и дозволенного. Удивительным образом гуманная затея помочь людям с ограниченными возможностями превращалась в стремление избавить совершенно здоровых людей от необходимости делать над собой усилие, преодолевать лень, немощь, адаптироваться к собственному возрасту и физическим кондициям. Те самые вызовы, которые на всём протяжении нашей истории обеспечивали развитие личности, победу над инфантилизмом, вызревание и возвышение человеческой души, теперь механически устранялись, оставляя человека в нравственном отношении лишь личинкой, туманной тенью нереализованного замысла.
Случайно или нет триумф технологий, блестящие открытия в цифровой области совпали с невиданным обострением межрасовых, межэтнических, межгосударственных конфликтов, со вспышками гражданского насилия, с эпидемиями психических и физических недугов. Мир не только не стал более безопасным, просвещённым и гуманным — он вернул в повестку самые главные, жгучие вопросы морали, человеческого достоинства и ответственности. В воздухе всем как будто стало не хватать кислорода, чего-то живительного, природного – традиционного. Мир вспомнил о ценностях, которыми жил, затосковал о самом доступном и самом дефицитном сегодня — о человечности.
Чем более неуютным становится мир «постгуманизма», тем острее мы, наследники русской духовности и культуры, ощущаем себя носителями традиционных ценностей – бóльшими европейцами, чем сегодняшние англичане, французы и немцы. Их великие писатели и мыслители – Диккенс, Шекспир, Флобер, Стендаль, Гёте, Томас Манн – говорят с нами на одном ценностном языке. Мы их понимаем, слышим, мы разделяем их отношение к жизни, готовы воспринять их заповеди. Мы не станем переписывать их страницы, вымарывать «неправильных» героев, навязывать им нелепые трактовки в угоду модных теорий и безумных лозунгов.
Уж лучше мы будем работать над тем, чтобы стимулировать здоровый иммунитет к расчеловечиванию у своего народа и у тех народов-единомышленников, которые дорожат своей самобытностью, своим наследием, своей духовной традицией.
Россия легла мостом между Западом и Востоком, между Европой и Азией. Сегодня она готова также стать мостом между прошлым и будущим, между миром новых революционных технологий и по-прежнему драгоценным и желанным миром людей.
Полный текст статьи читайте также в брошюре, выпущенной к специальной секции ФЦГП на V Международном форуме муниципалитетов БРИКС+