В современной гуманитаристике, да и в обыденной речи, часто «в дело и не в дело» эксплуатируется слово «дискурс» (discours, фр.), а вместе с ним «дискурсы», «дискурс-анализ» и «дискурсивный». Это одно из понятий, бесцеремонно заимствованное из лингвистики и семиологии. Его современные употребления приводят в замешательство представителей обеих этих дисциплин, сколь бы ни была строга первая и широка вторая.
В отечественном контексте «дискурсу» обычно сопутствует негативный шлейф; как и многие другие заимствованные, калькированные слова — вроде «деконструкции» и «дифферанса» — оно ассоциируется с «постмодернизмом» в философии и культуре, с демонтажем исконного, традиционного порядка ценностей и человеческого общения, с конструированием произвольных, игровых, а то и вредоносных «идентичностей».
Но ради «исправления имён» стоит разобраться. Дискурсивная теория бельгийцев Э. Лакло и Ш. Муфф, социологический дискурс-анализ, дискурсивная психология — все эти современные нам явления далеко не первичны и представляют собой весьма прикладную, частную экстракцию так называемого дискурсивного поворота. Да и был ли он, этот поворот? А если был, то связан ли он с авторами, хоть в какой-то степени определяемыми как «постмодернисты», «постструктуралисты»? Едва ли.
Термин Discours заимствован из французского языка и наследует лат. discursus — рассуждение, размышление, логически непротиворечивое изложение (в схоластике). Знаменитый трактат Рене Декарта «Рассуждение о методе, чтобы хорошо направлять свой разум и отыскивать истину в науках» (1637), с которого принято «отсчитывать» европейскую мысль Нового времени, представлял собой «Discours de la methode…», что позднее можно было бы понять как «Речь о методе, помогающем верно направлять свой разум…», словно текст являлся прежде всего публикацией, а не докладом. Действительно, позднее, в XIX и в первой половине XX века discours сохраняет оба значения: речь (устное выступление, доклад) и рассуждение (методичное изложение исследования). Оба значения были и остаются в современном употреблении обычными словами повседневного языка. Им обозначаются такие всем знакомые действия, как произнесение тоста на свадьбе (см. комедию Лорана Тирара «Le Discours», 2020) или «ход мысли собеседника» (le discours), который мы, как правило, стараемся не упустить, хоть он и не Декарт.
Если и говорить о «повороте», после которого у слова discours появляется новое, не повседневное, значение и статус «термина», то формально он случается 2 декабря 1970 года, когда Мишель Фуко произносит инаугурационную речь (discours) по случаю вступления на должность главы создаваемой им кафедры «Истории систем мысли» в Collège de France в Париже. Темой для своей вступительной речи Фуко выбирает саму речь (discourse) как жанр, как переживание, как событие воспроизводства знания и порядка (ordre). В русском переводе 1996 года этот текст Фуко был озаглавлен «Порядок дискурса», а не «Порядок речи», что сделало бы неотличимым parole (дар речи, речь как способность говорить, фр.) и discours (речь как выступление, доклад, фр.). Ранее тот же вариант — калька «дискурса» для слова discours и «дискурсивный», «дискурсивность» для его производных – был обоснованно предложен в русском переводе книги Фуко «Слова и вещи», вышедшем в 1977 году. С этого момента в культурный и научный обиход входит слово — чужак, которое, как и всякий турист, внушает подозрения. И только переводчики и читатели оригинальных текстов Фуко, Барта, Бурдьё, Лаку-Лабарта и других могли оценить условность этого «поворота»: при всех обстоятельствах «дискурс», наводнивший русские переводы с конца 1990-х годов, мог быть переведён как «речь» с известным уточнением. Ведь именно о речи-рассуждении во всей её классичности и пишут авторы, поспешно окрещённые «постмодернистами» и «постструктуралистами», что неоднократно уже было признано неаутентичной и сбивающей с толку классификацией, привнесённой американскими исследователями в «гексагональный» французский ландшафт.
В итоге сложился негативный оценочный образ дискурса: как излагаемого «по накатанной», для достижения гарантированного эффекта у «разделяющей этот дискурс аудитории», или же воспроизводимого лишь «на уровне дискурса» — то есть на уровне слов, а не дела.
Под «чисто дискурсивным» нередко понимается высказываемое нерефлексивно, бессознательно, непродуманно. Поэтому нас удивляет «позитивный» образ «дискурсивности» — как последовательно изложенного, обстоятельно и подробно; как авторской узнаваемой, соотносимой с именем позиции, как центра глубокой увлечённости.
Говоря о «дискурсе», «дискурсивности», мы сегодня скорее стремимся указать на форматность, ангажированность, замкнутость, несвободу говорящего. Мыслить и излагать дискурсивно — говорить «общими местами», идёт ли речь о склонности к канцеляриту, консервативным штампам в языке или о приверженности словарю «радикальных теорий».
«Дискурс» в его положительном значении как методичность, последовательность, особый авторизованный ход рассуждающего, позволяющий ему свободно «дискурировать», связывая разрозненные сюжеты единым взглядом (ходом мысли, discours) в отечественном контексте почти невозможен.
Держать речь (дискурс), вести ход мысли — насилие, власть и порядок (М. Фуко). Но это ещё и желание, слабость говорящего. Р. Барт замечал, что порядок устрашения и власти сопровождает Речь на уровне устойчивого выражения во многих языках: «речедержание» часто имеет военную стратегическую коннотацию. Однако в этом «Я хотел сказать…», возможно, и сосредоточен весь «субъект» со всеми его страхами и уникальностью. Готовность слушать бесконечную «одну и ту же речь» (а каждый из нас, намекает Барт, о чём бы ни завёл дискурс, всё держит речь лишь о своём и об одном и том же) — это привилегия друзей. Друг — тот, кто любит выносить ту речь (дискурс), которую ты держишь.
Янпольская Я. Дискурс: а если по-русски? // Инструментариум. Вып. 2. Сила слов. М.: ФЦГП, 2023. С. 44–45.
В отечественном контексте «дискурсу» обычно сопутствует негативный шлейф; как и многие другие заимствованные, калькированные слова — вроде «деконструкции» и «дифферанса» — оно ассоциируется с «постмодернизмом» в философии и культуре, с демонтажем исконного, традиционного порядка ценностей и человеческого общения, с конструированием произвольных, игровых, а то и вредоносных «идентичностей».
Но ради «исправления имён» стоит разобраться. Дискурсивная теория бельгийцев Э. Лакло и Ш. Муфф, социологический дискурс-анализ, дискурсивная психология — все эти современные нам явления далеко не первичны и представляют собой весьма прикладную, частную экстракцию так называемого дискурсивного поворота. Да и был ли он, этот поворот? А если был, то связан ли он с авторами, хоть в какой-то степени определяемыми как «постмодернисты», «постструктуралисты»? Едва ли.
Термин Discours заимствован из французского языка и наследует лат. discursus — рассуждение, размышление, логически непротиворечивое изложение (в схоластике). Знаменитый трактат Рене Декарта «Рассуждение о методе, чтобы хорошо направлять свой разум и отыскивать истину в науках» (1637), с которого принято «отсчитывать» европейскую мысль Нового времени, представлял собой «Discours de la methode…», что позднее можно было бы понять как «Речь о методе, помогающем верно направлять свой разум…», словно текст являлся прежде всего публикацией, а не докладом. Действительно, позднее, в XIX и в первой половине XX века discours сохраняет оба значения: речь (устное выступление, доклад) и рассуждение (методичное изложение исследования). Оба значения были и остаются в современном употреблении обычными словами повседневного языка. Им обозначаются такие всем знакомые действия, как произнесение тоста на свадьбе (см. комедию Лорана Тирара «Le Discours», 2020) или «ход мысли собеседника» (le discours), который мы, как правило, стараемся не упустить, хоть он и не Декарт.
Если и говорить о «повороте», после которого у слова discours появляется новое, не повседневное, значение и статус «термина», то формально он случается 2 декабря 1970 года, когда Мишель Фуко произносит инаугурационную речь (discours) по случаю вступления на должность главы создаваемой им кафедры «Истории систем мысли» в Collège de France в Париже. Темой для своей вступительной речи Фуко выбирает саму речь (discourse) как жанр, как переживание, как событие воспроизводства знания и порядка (ordre). В русском переводе 1996 года этот текст Фуко был озаглавлен «Порядок дискурса», а не «Порядок речи», что сделало бы неотличимым parole (дар речи, речь как способность говорить, фр.) и discours (речь как выступление, доклад, фр.). Ранее тот же вариант — калька «дискурса» для слова discours и «дискурсивный», «дискурсивность» для его производных – был обоснованно предложен в русском переводе книги Фуко «Слова и вещи», вышедшем в 1977 году. С этого момента в культурный и научный обиход входит слово — чужак, которое, как и всякий турист, внушает подозрения. И только переводчики и читатели оригинальных текстов Фуко, Барта, Бурдьё, Лаку-Лабарта и других могли оценить условность этого «поворота»: при всех обстоятельствах «дискурс», наводнивший русские переводы с конца 1990-х годов, мог быть переведён как «речь» с известным уточнением. Ведь именно о речи-рассуждении во всей её классичности и пишут авторы, поспешно окрещённые «постмодернистами» и «постструктуралистами», что неоднократно уже было признано неаутентичной и сбивающей с толку классификацией, привнесённой американскими исследователями в «гексагональный» французский ландшафт.
В итоге сложился негативный оценочный образ дискурса: как излагаемого «по накатанной», для достижения гарантированного эффекта у «разделяющей этот дискурс аудитории», или же воспроизводимого лишь «на уровне дискурса» — то есть на уровне слов, а не дела.
Под «чисто дискурсивным» нередко понимается высказываемое нерефлексивно, бессознательно, непродуманно. Поэтому нас удивляет «позитивный» образ «дискурсивности» — как последовательно изложенного, обстоятельно и подробно; как авторской узнаваемой, соотносимой с именем позиции, как центра глубокой увлечённости.
Говоря о «дискурсе», «дискурсивности», мы сегодня скорее стремимся указать на форматность, ангажированность, замкнутость, несвободу говорящего. Мыслить и излагать дискурсивно — говорить «общими местами», идёт ли речь о склонности к канцеляриту, консервативным штампам в языке или о приверженности словарю «радикальных теорий».
«Дискурс» в его положительном значении как методичность, последовательность, особый авторизованный ход рассуждающего, позволяющий ему свободно «дискурировать», связывая разрозненные сюжеты единым взглядом (ходом мысли, discours) в отечественном контексте почти невозможен.
Держать речь (дискурс), вести ход мысли — насилие, власть и порядок (М. Фуко). Но это ещё и желание, слабость говорящего. Р. Барт замечал, что порядок устрашения и власти сопровождает Речь на уровне устойчивого выражения во многих языках: «речедержание» часто имеет военную стратегическую коннотацию. Однако в этом «Я хотел сказать…», возможно, и сосредоточен весь «субъект» со всеми его страхами и уникальностью. Готовность слушать бесконечную «одну и ту же речь» (а каждый из нас, намекает Барт, о чём бы ни завёл дискурс, всё держит речь лишь о своём и об одном и том же) — это привилегия друзей. Друг — тот, кто любит выносить ту речь (дискурс), которую ты держишь.
Янпольская Я. Дискурс: а если по-русски? // Инструментариум. Вып. 2. Сила слов. М.: ФЦГП, 2023. С. 44–45.